свалится с неба?
Бывало, выберет Цицикорэ спокойное местечко, на солнышке, поблизости от играющих детей, присядет у плетня и, старательно обтачивая перочинным ножом какую-нибудь палочку, напевает как бы про себя — однако так, чтобы его было слышно:
Тому, кто без страха, аранано,
Бронею рубаха, таранано;
Кудри над челом, аранано,
Ему как шелом, таранано.
Так он напевал тихонько, но и эта его песенка была с тайным смыслом, имела воспитательное значение, богатырские стихи незаметно запечатлевались в нашей детской памяти, хотя старик и не давал нам почувствовать, что предназначал их для поучения…
Он любил наставлять, пестовать детей.
— Послушай-ка, что я тебе скажу! Девять ворот у нашей земли, и для всех нужны стражи и караульщики. Вот ты и смекай!
Цицикорэ проявлял и полководческие таланты. Он нередко вмешивался в наши ребячьи сражения и давал нам советы, объяснял боевой порядок.
— Стройте войско так: во главе — передовые, а позади их — главная сила; по бокам с обеих сторон — летучие отряды; они должны постоянно беспокоить врага своими наскоками. Ну, а замыкает порядок арьергард, тыловая охрана. Прямо обрушивайтесь на врага, не бойтесь ударить в лоб! Надо учиться нападать, а не только отражать натиск! Бей врага первым — и дух твой будет тверже! Сделай все, что в твоих силах, не жалей старания — а победа в руках божьих! Одного только не забывай: в бой надо идти с песней! А заденет пуля или клинок — не горюй!
Цицикорэ, как всякий грузин, выше всего на свете ставил доброе имя, славу.
— Бойтесь имя уронить, замарать свою добрую славу! — говаривал он нам, молодежи, с заботой. — Позор — это камень тяжелый, придавит — не встанешь, не выберешься из-под него!
Однажды Цицикорэ напустился на песенника, сидевшего на пенечке и перебиравшего струны своей пандури:
— Поешь что попало, без толку, без смысла! Хвали удальцов, про молодецкие дела стих сложи, чтобы трусам стыдно стало, чтобы и они духу набрались!
— Бренчишь на своей бренчалке, а того не знаешь, что и песни складывать надо с умом да с понятием! Не для того стих слагается, чтобы пустыми речами время протянуть. Невежественный ты, пустяковый человек! Мало ли у нас таких, кого стоит славить да восхвалять? А ты только девчонкам любовные песенки поешь! Геройское, богатырское что-нибудь спой, чтобы рука сама к сабле потянулась, чтобы конь сам, без плетки полетел, как на крыльях!
— Доброго молодца хвали щедро, не скупись! Прославляй его хоть свыше меры. Он того стоит, он всему народу честь принес! Тогда и те, что поплоше, стараться будут! А ты попросту рад язык почесать. Слово — это ведь не просто зуд в языке, слово нам богом дано! Нельзя тратить этот жемчуг впустую! Большая сила в слове! — строго пробирал он балалаечника.
— «Не сложу стихов, смолчу, коли мне не по плечу!» Твое ли это дело, мозгляк, ползаешь по земле, точно гусеница! Кому нужны твои вирши, да еще любовные! Брось сейчас же свой чонгури и не смей больше с ним на глаза мне показываться.
Певец в самом деле бросил чонгури и пустился наутек…
Вот какую силу, какое воздействие на людей имел Цицикорэ!
Однажды на масленицу подвыпивший Цицикорэ выхватил чонгури из рук у бездарного певца Лететы и запел странным, глуховатым голосом:
Вызвал смерть на бой Георгий,
Сталь, как молния, сверкает.
Замахнулась смерть, десницу
У героя отсекает.
А взмахнул мечом Георгий —
Смерть на части рассекает.
Помнится, особенно радовала меня в песне Цицикорэ победа человека над смертью. Ничего похожего я никогда до того не слыхал, и Цицикорэ еще более возвысился в моих глазах.
В юности наш Цицикорэ, оказывается, объезжал диких коней и был знаменитым охотником.
— Сколько оленей ты убил на своем веку, Цицикорэ? — спрашивали его друзья.
— И не сосчитать! Пострелял я их на славу, — хорохорился Цицикорэ. — Тот свалился со скалы, другой повис, зацепившись рогами, над обрывом, а иной полетел в пропасть, затерялся в таких глубоких расщелинах, куда и свет солнечный не проникает! Сколько их уложило мое ружье — кто знает… Радуются олени, что я состарился, могут теперь спать спокойно!
Степенный Цицикорэ Бакрадзе был хвастлив, как все охотники.
Сосед наш Цоцрэ как-то обмолвился на людях: дескать, Цицикорэ сроду не видал ни одного оленя — ни живого, ни мертвого!
Цицикорэ узнал об этом и был глубоко уязвлен. Некоторое время он молчал, сдвинув брови, потом спросил, стараясь казаться спокойным:
— Кто это выдумал? Чьи это россказни?
Тут голос у него задрожал, и, не в силах сдерживаться, он выдохнул в гневе:
— Я расправлюсь с этим негодником, вырву у него змеиный язык!
И все — больше он не добавил ни слова. Однако для Цоцрэ и этого оказалось достаточно. Бедняга, как говорили, ночей не спал от страха перед ожидающим его грозным возмездием. Нежданно-негаданно появилась у человека забота!
— Знатная была оленья охота в бескрайнем Бокоцинском лесу, — рассказывал Цицикорэ, собрав нас под большим вязом, возле мельницы на Иори. — Чтобы не распугать оленей ружейной пальбой, мы стреляли в них из лука. В молодые мои годы, скажу вам не выдумывая, немало оленей бегало по лесам с моей стрелой в загривке или в хребте! А чтобы я когда-нибудь промахнулся, не попал в зверя — этого никто не слыхал! Думаете, хвалюсь, неправду говорю? Так почему же про меня песня сложена:
Говорил олень оленю:
Радуйся, Бакрадзе болен!
По лесам пальбы не слышно —
Может, он уж похоронен.
Тут из чащи грянул выстрел,
Пал олень, ломая ветви.
Кто всадил мне в сердце пулю,
Коль Бакрадзе нет на свете?
Нам всем, так же как и самому Цицикорэ, отлично было известно, что стихи эти — о другом Бакрадзе, прославленном охотнике. Но Цицикорэ, так сказать, присвоил их, воспользовавшись совпадением фамилий, и мы не спорили, не уличали его — знали, что он славолюбив, и прощали старику невинный обман…
Охотники, рыбаки, мельники, поэты иногда не прочь переплавить действительность в горниле своей мечты, и не надо с них строго за это спрашивать!
Если кто-нибудь очень зазнавался, задирал нос, то, какой бы это ни был хваленый и избалованный человек, Цицикорэ, бывало, разок глянет на него и скажет наставительным тоном:
— Не заносись!
— Об Ираклии Втором, герое грузинском, слыхал? Ну, так вот: с Ираклием тебе все равно не сравниться! И вот что я тебе еще скажу: разве только те были опорой и защитой родной земли, кто меч