– Боится меня? Почему?
– Ну… вырастить наших двух детей было для нее нелегким делом. И неожиданно оказаться лицом к лицу с давно утерянным ребенком, который жил совершенно другой жизнью… Это пугает ее. Все, о чем я прошу тебя, это быть терпеливой… Ну, хорошо, – он сделал еще один глубокий вздох и взялся за дверную ручку, – войдем…
Это было все равно, что вступить в другой мир. Вначале мы вошли в гостиную с красным бархатным ковром. Вся мебель, сияющая, чистая и выглядевшая, как новая, была явно антикварной. Позднее я узнала, какой дорогой она была. Ее изготовление относилось к началу столетия.
С левой стороны был камин из природного камня с длинной, широкой доской. В центре ее стояла серебряная рамка с фотографией молодой женщины с зонтиком, стоящей на пляже. Она была одета в светлое длинное платье. По обе стороны на камине стояли стройные вазочки с одной розой в каждой.
Над камином висела картина, изображающая, должно быть, первоначальный «Катлер'з Коув Отель»: люди, собравшиеся на лужайке, люди, сидящие на крыльце, охватывающем все здание. У передней двери стояли мужчина и женщина. Были ли это мои бабушка и дедушка? Небо над отелем было покрыто легкими облачками.
Слева от меня было фортепьяно. На нем лежал нотный листок, но он так выглядел, словно его положили сюда просто так, для видимости. На самом деле, вся гостиная выглядела так, словно ею не пользовались, ни к чему в ней не притрагивались, так выглядят комнаты в музеях.
– Нам сюда, – сказал папа, указывая на двойные двери. Он взялся сразу за две ручки и одним грациозным движением распахнул обе двери. Я ступила вперед в спальню и почти запнулась в изумлении. Такой большой она была. Я подумала, что она была больше всех наших квартир, в каких мы когда-либо жили. Толстый, синего морского цвета ковер покрывал все пространство до самой огромной кровати-канапе в дальнем конце. С каждой стороны кровати было большое окно с белыми, кружевными занавесями. Стены были обтянуты темно-голубым бархатом. Справа находился длинный молочно-белый мраморный стол с вишнево-красными прожилками. Рядом два кресла с высокой спинкой. На столе были вазы с нарциссами. Всю стену за мраморным столом от пола до потолка занимало зеркало, которое делало комнату еще шире и длиннее.
Дверь слева открывалась во встроенный шкаф для одежды, который был больше комнаты, в которой я теперь спала. Неподалеку от него был еще один шкаф. Справа находилась ванная. Я могла только мельком заглянуть в нее, но заметила золотую арматуру на раковинах и огромных размеров саму ванну.
Моя мать почти затерялась на этой невероятной постели. Она была одета в ярко-розовый шелковый халат и хлопковую кружевную ночную рубашку. Когда мы подошли ближе, она подняла взгляд от журнала и положила шоколадную конфету обратно в коробку, которая стояла рядом с ней на постели. Хотя она еще оставалась в постели, на ней уже были жемчужные серьги, подведены губы и ресницы. Она выглядела так, словно в любой момент могла встать с кровати, скользнуть в роскошное платье и отправиться танцевать.
– Лаура Сю, мы здесь, – пропел мой отец, сообщая очевидное. Он остановился и повернулся ко мне, показывая жестом, чтобы я подошла поближе. – Ну разве она не хорошенькая девушка? – добавил он, когда я сделала шаг вперед.
Я посмотрела на женщину, которая была моей настоящей матерью. «В нас определенно есть сходство», – подумала я. Мы обе были блондинки, мои волосы имели тот же оттенок желтизны и такие же яркие, как солнечный свет. У меня были ее синие глаза и тот же цвет лица – «персика со сливками». У нее были красивая шея и покатые плечи, ее волосы мягко спадали на эти плечи и выглядели так, словно были расчесаны на тысячи прядей, такими они были мягкими и блестящими.
Она быстро оглядела меня, ее взгляд скользил с моих ног до головы, затем она вздохнула так глубоко, словно пыталась перевести дыхание. Она протянула руку к медальону в форме сердечка, висящему на груди, и стала нервно перебирать его пальцами. На одном из них было огромное бриллиантовое кольцо, камень был таким большим, что выглядел неуклюжим и неуместным на ее тонком, маленьком пальчике.
Я тоже сделала глубокий вдох. Комната была напоена ароматом нарциссов, потому что вазы с ними были на всех столах и даже в самом углу.
– Почему она в форме горничной? – спросила она моего отца.
– О, ты же знаешь мать. Она хочет, чтобы она включилась в жизнь отеля немедленно, – ответил он. Она сделала гримасу и покачала головой.
– Евгения, – наконец, произнесла она шепотом, обращаясь теперь ко мне. – Это, действительно, ты?
Я покачала головой, и она смутилась. Она обернулась к моему отцу и озабоченно нахмурилась, отчего ее брови сошлись.
– Я должен сказать тебе, Лаура Сю, что Евгения знает себя как Дон и она чувствует себя немного некомфортно, когда к ней обращаются по-другому, – объяснил он. На ее лице вспыхнуло изумленное выражение, отчего брови изогнулись. Она захлопала ресницами и сложила свои губки.
– Да? Но ведь тебе дала имя бабушка Катлер, – сказала она мне, словно это означало, что оно высечено на камне и никогда не может быть изменено или отторгнуто.
– Для меня это не имеет значения, – ответила я. Неожиданно у нее появилось испуганное выражение, и, когда она теперь посмотрела на отца, в ее взгляде был призыв о помощи.
– Они назвали ее Дон? Просто Дон?
– Однако, Лаура Сю, – старался успокоить ее отец, – Дон и я достигли соглашения, что она даст шанс Евгении.
– Я никогда не говорила, что согласна, – быстро вставила я.
– О, это будет так трудно, – сказала моя мать, качая головой. Она приложила руку к горлу, глаза ее потемнели. Что-то пугающее родилось в моем сердце при виде ее реакции. Мама была смертельно больна, но никогда не выглядела такой слабой и беспомощной, как моя настоящая мать. – Кто бы не обращался к ней как к Евгении, она не будет знать, что это обращаются к ней. Теперь ты не можешь больше называть себя Дон. Что будут думать люди? – простонала она.
– Но это мое имя! – Закричала я. Она взглянула на меня так, словно это она сама закричала.
– Я знаю, что мы сделаем, – внезапно она хлопнула в ладоши. – Если мы будем представлять тебя какому-нибудь важному лицу, мы будем представлять тебя как Евгению Грэйс Катлер. А здесь, в семейных квартирах мы будем звать тебя Дон, если тебе так нравится. Разве это не звучит разумно, Рэндольф? Мама согласится на это?
– Посмотрим, – ответил он без особой радости в голосе. Но моя мать сделала болезненное выражение, и он расслабился и улыбнулся: – Я поговорю с ней.
– Почему вы не можете сказать ей сами то, что хотите? – спросила я мою мать. В этом вопросе было больше любопытства, чем зла. Она покачала головой и поднесла руку к своей груди.