Читать интересную книгу "Андрей Боголюбский - Николай Воронин"

Новгороде: Всеволод, видимо, хотел, пожертвовав интересами посадничьего дома Мирошкиничей, спасти свой престиж. Городское восстание обрушилось на полные богатства дворы Дмитра и его отца Мирошки. Привезенного в Новгород, уже умершего от ран Дмитра не хотели даже хоронить, а собирались просто бросить с моста в Волхов, но этого не допустил владыка Митрофан. Прибывший на смену Константину князь Святослав Всеволодович принял бесчисленное множество долговых документов, взятых во дворах посадника, и выслал во Владимир в заточение сыновей покойного Дмитра. Однако уступка Всеволода лишь оживила силы, стоявшие за независимость Новгорода{319}.

Восстание 1209 года было лишь прологом к вмешательству в новгородские дела князя Мстислава (Удатного) Торопецкого, который пленил в Торжке посадника и всех дворян Святослава Всеволодовича. В ответ Всеволод задержал новгородских купцов. Тогда новгородцы заключили на владычном дворе Святослава и его дружинников. Всеволод двинул свои полки к Торжку навстречу Мстиславу, но боя не произошло, поскольку противники сумели договориться: Всеволод отпустил захваченных купцов, а Мстислав — Святослава и его людей. С владычного престола был сведен и ставленник Всеволода — архиепископ Митрофан. В результате Новгород вышел из сферы влияния владимирских князей и в дальнейшем только и делал, что стремился ослабить их державу, покачнувшуюся после смерти Всеволода. Потерю Новгорода Владимирское княжество стремилось компенсировать усиленным продвижением на восток — к Волге, и наименование основанного преемником Всеволода города в устье Оки Нижним Новгородом свидетельствовало о сознательном противопоставлении нового мощного торгового центра его северному конкуренту{320}.

Таковы общие контуры военной и дипломатической деятельности Всеволода в ее главнейших направлениях — по отношению к Рязани, Болгарской державе, Киевской Руси и Новгороду. Он, как видим, продолжал дело Андрея по укреплению престижа северной столицы — Владимира и подчинению власти владимирского князя остальных феодальных земель. Деятельность Всеволода развивалась на почве, глубоко вспаханной энергичной политикой Андрея. Но чем дальше шла борьба с силами феодального дробления и чем она была успешнее, тем острее и упорнее сопротивлялись эти силы.

Владычество владимирских князей на первый взгляд, казалось, с неизбежностью влекло за собой разряды прорывавшегося протеста: смерть Юрия и восстание в Киеве в 1157 году, убийство Андрея и восстание в 1174 году, покушение на сына Всеволода Ярослава в Рязани в 1208 году, наконец события 1209–1210 годов в Новгороде. За всеми особенностями каждого из этих событий — сложной династической борьбой за Киев, не прекращавшейся фрондой старого боярства в Суздальщине, борьбой рязанского княжого дома с державной политикой владимирских князей, сопротивлением новгородского боярства попыткам подорвать его вольности — за всеми этими локальными чертами стоит и нечто общее. «Суздальцы» в Киеве проявили такую же алчность, как и чиновники Андрея в своей земле; в Новгороде, как и в Рязани, насилие олицетворялось в «посадниках» и дворянах сидевших там Всеволодовичей. Властвование владимирских князей не только разрушало местные порядки, но, по-видимому, выражалось и в усиленной эксплуатации населения, усугублявшейся произволом княжих агентов. Но и Андрей и Всеволод, пользовавшиеся поддержкой и любовью горожан и понимавшие ей цену, еще не проявляли внимания к ограждению интересов своих союзников и, по-видимому, рассматривали их лишь как естественный и неисчерпаемый источник экономических и военных средств своей власти.

Продолжая энергичную внешнюю политику Андрея, Всеволод, разумеется, уделял внимание и упрочению своей власти во Владимирской земле, учтя угрожающий опыт Андрея. В этом отношении он достиг, по-видимому, немалых успехов. Если в «Повести» о смерти Андрея ее автор пытался смягчить столь ярко изображенную им самим силу народной ненависти к княжим немилостивым людям ссылкой на то, что «иде же закон, ту и обид много», а сентенция о княжом мече и богоустановленности власти звучала как теоретическое положение, фактически опрокинутое убийством Андрея, то в некрологе Всеволода мы находим нечто иное. Там говорится, что он был «украшен всеми добрыми нравы — злыя казня, а добромысленыя милуя: князь бо не туне мечь носить… Судя суд истинен и нелицемерен, не обинуяся лиц сильных своих бояр, обидящих менших и работящих сироты…» Это совсем иная картина и едва ли значительное преувеличение летописца. Княжее правосудие снизошло до быта «менших» — «мизинных» людей, и, может быть, это сыграло свою роль в успокоении земли, поднявшейся в июне 1174 года. Ни о чем подобном мы не слышим в княжение Всеволода. Благодаря случайному упоминанию летописи мы узнаем, что в 1190 и 1201 годах он сам ходил в «полюдье» в Переяславль и Ростов. Это был, видимо, не только поход за данью, но и поездка с судом и властным «назиранием» своей земли{321}.

Была успокоена и старобоярская знать. После сокрушительных ударов, обрушившихся на ее голову на полях сражений 1177 года, она была сильно обескровлена. Но, видимо, Всеволод достигал ее покорности и другими средствами: его походы на болгар, мордву и в соседние русские земли обогащали и участвовавшее в них боярство. Примечательно, что в летописании времени Всеволода меняется и отношение к заговору 1174 года: мрачный колорит проклятия, тяготеющий над убийцами Кучковичами и Анбалом в «Повести» о смерти Андрея, в ее передаче летописью отсутствует. Интересным фактом в этом отношении является посвящение церкви на воротах Владимирского детинца (1194–1196) Иоакиму и Анне, напоминающее о Кучковиче Якиме. Всеволод стремился к укреплению гражданского мира в своей земле{322}.

Иначе складывались отношения с горожанами, которые образовали теперь особые дружины — владимирские, переяславские и другие. Мы видели, какой гордостью наполнилось их сознание в итоге бурных событий междукняжия 1175–1176 годов. В колоритном и живом рассказе об этом времени, внесенном в свод 1177 года, «гражаны» владимирские выступают как крупная общественная сила, ясно понимающая свои цели и значение. Они «водная князя прияли к собе»; они смогли устоять в смутное время испытаний: «не вложи бо им Бог страх и не убояшася князя два имуще во власти сей, и их прещенья нивочтоже положиша, за 7 недель безо князя будуще в Володимери граде». Их «правда», за которую они стоят, отлична от старой боярской «правды» Ростова, основанной на подавлении волей старого города его пригородов и Владимира в особенности. Владимирский летописец очень язвительно отмечает, что древность Ростова, его историческое «старшинство», не является ныне основанием для политического господства («не разумеша правды Божия исправити Ростовцы и Суздальци: давнии творящеся старейший…»). Бояре «не хотяху сотворите правды Божья, но «како нам любо, рекоша, такоже створим, Володимерь есть пригород наш…». Это стремление торгово-ремесленного стольного города к политической независимости от Ростова отнюдь не угрожало единству земли. Никаких сепаратистских тенденций мы не чувствуем в выступлениях горожан. Они дорожат целостью и силой Владимирского княжества, но основой этого единства и силы является не господство боярской олигархии, а