— Валюш!
Она смеряет меня убийственным взглядом, а потом переводит его на Егора.
— Что-то случилось? — запинаюсь я.
— А ты у него спроси! — она зло оскаливается на Егора.
— Егор… — я оборачиваяюсь, ничего не понимая.
— Илюшин уже третий час Валеру сам оперирует, — ведет плечами подруга, — Не прикидывайтесь только оба, что не в курсе. Вчера после матча настоящее побоище было. Фанаты, омон…
Я оглядываю Валю и только сейчас понимаю, что она стоит передо мной в белом халате, который явно надет не только что. Она с ночи.
— Что с Валерой? — мое сердце второй раз за утро плюхается а желудок.
— Открытый перелом лучевой…
Боковым зрением вижу, что Морозов со стоном стекает вниз по стене.
— Валь, — шепчу, — Мы с ним вместе были. Егор не при чем.
— Никто не при чем… И ты не при чем… — эхом отзывается подруга и нажимает кнопки на кофейном аппарате, — Только у нас отделение ломится. А ты трубку не берёшь. А они силой меряются.
— Я телефон потеряла… — шепчу, не решаясь подойти к подруге, чувствуя, как ее колотит в тихом гневе.
— Мозги и совесть ты потеряла, — цедит девушка, забирает из автомата стаканчик и, не оборачиваясь, уходит в коридор.
Мир вокруг меня окончательно рушится. Добро и зло смешивается в единую разрушающую силу, которая несётся на топливе так называемой «своей правды», которая на самом деле есть ничто иное, как человеческий эгоизм и честолюбие, сносит все хрупкое, прекрасное и живое.
Покачиваясь на шпильках, я выхожу в коридор следом за подругой.
— Даша! — слышу крик Егора с след и ускоряю шаг.
Все неправильно. Не нужно пытаться скормить мне свои реальности. Я так больше не могу. Мне тиско, душно, страшно, больно.
Я выхожу из здания больницы как раз в тот момент, когда возле входа тормозит такси, и из него выходит женщина с ребёнком. Я смотрю на них. На то, как нежно сын оплетает маленькими ручками шею матери, и понимаю, что очень хочу детей. Просто не нужно, не надо меня пытаться заставить беременеть непременно в августе, чтобы родить в апреле. И таблетки начинают ныть в моем желудке.
— Вы свободны? — я наклоняюсь в салон машины, придерживая желтую дверь.
— Садитесь, — кивает водитель.
Я открываю заднюю дверь и чувствую, что меня крепко перехватывают за руку.
— Даша постой! — Артур дергает меня на себя, — Давай поговорим.
Да как он смеет! Вскипает во мне. Я резко разворачиваюсь и отвешиваю ему звонкую пощёчину.
— Я думала, что ты — недостижимая высота, — горько шепчу, — Я искренне восхищалась…. Но ты не уважаешь даже себя.
— Это все ты… — прикрывает глаза Артур, — Я любил тебя.
— Нет, — качаю я головой, — Ты не любил. Все это время ты пытался владеть мной или избавиться, постоянно меня изменяя, и так и не узнав настоящую, оказался зависимым. От своего творения. Которого на самом деле не существует.
Я вырываю руку и обессиленно падаю на сиденье такси, захлопывая дверь.
— Куда едем девушка? — оборачивается мужчина.
— Прямо… — киваю ему и откидываю голову на сиденье, прикрывая глаза.
За любовь…
Егор.
— Семён Сергеевич, — немолодая женщина жмёт кнопку селектора.
— Да, Вера Юрьевна, — хрипит динамик голосом Романова.
— К вам Морозов Егор Иванович, — она окидывает меня прохладным взглядом, — Примите?
— Да, — следует в ответ жесткое и короткое.
— Проходите, — она кивает мне.
И эти последние шаги до двери напоминают мне подход краю самолета перед первым прыжком с парашютом. Адреналин глушит уши, ноги ватные. Ты понимаешь — что получишь или все, или разобьёшься к чертям. Но по-другому жить уже не можешь и делаешь последний шаг…
Несколько секунд тебя утягивает силой свободного падения. Ты начинаешь задыхаться от новой волны страха, что пути назад нет. Теперь единственный выход — только довести дело до конца. Отчаянно дергаешь кольцо…
— Здравствуйте, — стараясь унять дрожь в голосе, захожу в кабинет.
Романов с сигаретой в руке резко поворачивается от окна ко мне лицом и вздрагивает, оттягивая свободной рукой ворот рубашки.
— Проходи… — немного растеряно кивает мне на стол для совещаний, — Присаживайся.
Но я не двигаюсь с места.
— Семён Сергеевич, я хотел бы с вами поговорить.
— Поговорим, — выпускает дым в окно и тушит в пепельнице окурок.
Запах никотина доходит до меня, и мне нестерпимо тоже хочется взяться за сигареты.
Неожиданно старый капитан подходит ко мне почти вплотную.
— Твой отец жив? — мужчина сурово хмурит брови.
— Нет… — качаю я головой.
Романов разворачивается на каблуках и размашистым шагом подходит к своему столу. Открывает ящик и достаёт какие-то бумаги.
Пробегается по ним глазами.
— А мать? — откидывает бумаги на стол.
— В больнице сейчас. Сердце слабое… — отвечаю, не понимая, к чему клонится странный допрос, — Я пришёл к вам, — добавляю звука голосу, — Потому что хочу предложить решение проблемы выгодное для всех.
— Слушаю тебя, — брови Романова взлетают вверх.
— Вам нужна показательная порка лидера топовой «фирмы» — вот он я. Делайте, что хотите. Подпишу все обвинения.
— Я тебя посажу, — прищуривает глаза мужчина.
— Сажайте, — жму плечами.
— Хорошо, — он кивает, — И что взамен?
— Содействие в том, чтобы мой брат продолжал проходить по делу, как свидетель и отсутствие давления на свою дочь в выборе мужа.
— Вот как… — хмыкает Семён Сергеевич, подходит к шкафу и открывает дверцы. Достаёт оттуда бутылку коньяка и две стопки, — А ну садись за стол.
Я в растерянности опускаюсь на первый попавшийся стул.
— Почему фамилия у тебя «Морозов»? — Дашин отец откупоривает бутылку и разливает по стопкам янтарный алкоголь.
— У второго мужа матери была такая фамилия, — отвечаю, не понимая, как он узнал, — Ей хотелось, чтобы у всех в семье одна была. А отчество менять не пришлось — отчим тоже Иваном был.
— А настоящая?
— Митрошин.
— Ну давай, — Семён Сергеевич поднимается с кресла и берет стопку, — За отца твоего выпьем. Как похож… — неверяще качает головой.
— Вы его знали? — я напрягаюсь, не зная, чего ждать от этого вскрывшегося факта.
— Хмм, — хмыкает Романов, — Судьба у меня, видимо, такая. Что выше капитана из-за любви вашей дурной не пойду. Ну! Пусть земля Ваньке… — заливает в себя алкоголь и задерживает дыхание.
Я выпиваю стопку следом за ним. Коньяк без закуски моментально обжигает слизистые. Замолкаю, осознавая, что сейчас капитан Романов начнёт говорить.
— Командиром я у срочников тогда был, а батя твой на месте начальника моего сидел. И был у меня такой же, как ты, один олень влюблённый. И глаза у него такие же больные были, — он наливает себе ещё стопку, выпивает залпом и продолжает, — Оттарабанили мы присягу значит, я капитана получил. А через неделю приходят бойцы с караула ночного этого оленя снимать, а там — самоубийство. Невеста его замуж собралась. Не дождалась. Пацана накрыло. Мне трибунал светит. У дармоеда того мать одинокая осталась. Но батя твой… Я не знаю, как додумался. В общем, обставил он все так, будто бы парень при выполнении задания учебного, на гранате шальной подорвался. Матери его, как героя, вернули, пенсию назначили. Ну а я до лейтенанта младшего скатился…
Романов наполняет наши стопки, и теперь мы выпиваем синхронно и молча, падая каждый в своё больное и горючее.
— Не мог он без армии, — садится назад в кресло капитан, — В него ты, наверно, характером пошёл, — пьяно подмигивает мне, — А мать твоя именно поэтому от него ушла. По секрету тебе скажу, — он ставит локти на стол и манит меня ближе пальцем, — Жена моя всю жизнь твоей матери завидовала. Но где ей было карьеру делать? В военной части кроме дома культуры и концертов четыре раза в год — развернуться больше негде.