из него следует, что все мотивы человеческого поведения сугубо рациональны. Иногда такую позицию называют «интеллектуализмом». Но стоит ли противопоставлять эмоции знаниям и не кажутся ли они порой столь же важными или более важными, чем знания?[196] В поздних диалогах Платона эмоциям уделяется больше внимания, и некоторые читатели считают это шагом вперед[197]. Но эмоции, однако, можно рассматривать и как реакции на знания или убеждения.
Хороший пример – страх. Время от времени Сократ заявляет, что мужество есть своего рода знание, а трусость – одна из форм невежества. Поначалу это звучит странно, поскольку и мужество, и трусость связаны со страхом, а последний представляется нам чувством или эмоцией, а не знанием. Однако, когда люди боятся того, чего им и следует бояться, мы не называем их трусами. Трусость они проявляют в те моменты, когда опасаются того, чего опасаться не стоит. Взирая на трусость со стороны, мы довольно часто убеждаемся, что бояться, в сущности, и нечего. Но человек, объятый страхом, этого не видит. Иначе говоря, сам трус и сторонний очевидец его трусости испытывают разные чувства. В свою очередь, эта разница в чувствах проистекает из различий в том, как они понимают ситуацию или насколько глубоко их понимание. Вот как выразил эту идею Сократ в беседе с Протагором:
Протагор, 360b–d
– Значит, вообще говоря, мужественные проявляют не дурной страх, когда боятся, и не дурную отвагу, когда отваживаются?
– Это правда.
‹…›
– А робкие, и смельчаки, и неистовые, напротив, проявляют дурной страх, когда боятся, и дурную отвагу, когда отваживаются?
Протагор согласился.
– И отваживаются они на постыдное и плохое только по незнанию и невежеству?
– Так оно и есть.
‹…›
– Так именно неведение того, что страшно и что не страшно, есть робость?
Протагор кивнул.
– Но ведь мужество противоположно робости.
– Да.
– А понимание того, что страшно, а что не страшно, противоположно неведению всего этого?
Здесь Протагор опять кивнул.
– Стало быть, неведение этого – робость.
Тут Протагор кивнул весьма неохотно.
– Значит, понимание того, что страшно и что не страшно, и есть мужество в противоположность неведению этого.
Таким образом, Сократ превращает все очевидные проблемы этики – как жить и поступать – в проблемы знания и интеллекта. Или, возможно, он преобразует их в одну и единственную проблему знания, поскольку ему, похоже, близка идея «единства добродетелей», согласно которой, если вы обладаете одной из добродетелей в полном объеме, то, значит, обладаете ими всеми. Все они сводятся к одному и тому же глубокому пониманию того, что хорошо, а что плохо – просто предстают при этом в разных формах[198].
Если перейти к практике, то хорошим сократическим упражнением будет попытка интерпретировать каждый неправильный или недобродетельный поступок человека как результат недостатка знания или понимания. Понятно, что некоторые случаи рассматривать в такой перспективе сложно – такое бывает, когда, например, мы имеем дело с физическими зависимостями или неосознаваемыми действиями. Вместе с тем на большинство неправильных решений все-таки можно взглянуть глазами Сократа. Иногда полезно задаться вопросом, совершил бы тот или иной поступок человек по-настоящему всеведущий, то есть обладающий идеальным предвидением будущих последствий, а также знанием других людей, их жизненного опыта и тому подобного. Если же речь идет об эмоциональном решении, то можно поразмышлять над тем, остались бы эти эмоции прежними, если бы их провоцировали другие познания и иное понимание предмета. Как мы увидим в следующей главе, стоики проработали эту тему более детально.
Низведение добродетели к пониманию с сократической точки зрения служит источником воодушевления. Оно говорит нам о том, что прогресс возможен и что правильное изучение философии сделает нас счастливее – как минимум в античном смысле этого слова. Другими словами, если метод Сократа не принесет вам хорошее настроение, он, по крайней мере, даст вам больше права на него.
Обучаемость. И все же Сократ считал обучение добродетели трудной задачей. Если знания приобретаются в учебе, а добродетель неотделима от знания, то отсюда следует, что один человек способен научить добродетели другого. Так ли это на самом деле?
Подобная гипотеза сталкивается с определенными возражениями. В диалоге «Протагор» Сократ отмечает, что, когда людям нужно мнение о том, как построить здание, они обращаются к опытным специалистам с утвердившимся статусом, но когда речь заходит о моральных вопросах, то каждый мнит экспертом только себя, не сомневаясь в собственной надежности. Следовательно, никто не считает, что и в подобных вопросах тоже есть свои специалисты. Это, в свою очередь, означает, что знаниям, необходимым для ответов на эти вопросы, научить нельзя. Если бы им можно было обучить, то люди, потратившие время на их изучение, пользовались бы всеобщим признанием. Однако никто не прислушивается к философам, когда рассуждает о моральных вопросах. Кое-кто, конечно, может ссылаться на мнения родителей или других авторитетов, но отсюда не следует, что мудрости можно научить. Имеются многочисленные примеры того, как родители пытаются сделать мудрее своих детей, а учителя учеников, но безуспешно. Сократ считал, что подобные иллюстрации ставят под сомнение возможность передачи добродетели от одного человека к другому:
Протагор, 320b
СОКРАТ. Множество других людей могу тебе назвать, которые, будучи сами хороши, никого не сумели сделать лучше – ни из своих домашних, ни из чужих. Так вот, Протагор, глядя на это, я и не верю, чтобы можно было научить добродетели.
Но Протагору есть что ответить. Он отмечает, что мы не наказываем тех, кто слеп или обременен иными физическими недостатками, зато наказываем тех, кто ведет себя аморально. Очевидно, мы считаем, что караемые могли бы поступать лучше, если бы больше старались, и потому моральному поведению можно научиться и, соответственно, научить. Мы действительно много времени вкладываем в попытки научить добродетели своих детей и других людей. Это стремление укоренилось в наших обыкновениях настолько прочно, что мы его даже не замечаем.
Протагор, 328а
ПРОТАГОР. Здесь все учат добродетели кто во что горазд, и ты никем не доволен: точно так же если бы ты стал искать учителя эллинского языка, то, верно, не нашлось бы ни одного.
И действительно, некоторые люди обнаруживают бóльшую предрасположенность к добродетели, чем остальные; это сродни тому, что одни играют на флейте лучше других. Но давайте представим, что игра на флейте вдруг стала чрезвычайно важным делом и ей обучают всех поголовно. Кто-то в такой ситуации будет играть хорошо, а кто-то нет, но вот только из одного этого мы не стали бы делать вывод, что игре на флейте невозможно научиться. Ошибка, которую совершает Сократ (по мнению Протагора), состоит в недостаточном количестве сравнений. Людей, которые действительно не обучены добродетели, легко найти – и облик их ужасает.
Протагор, 327c–d
ПРОТАГОР. Примени это и здесь: если какой-нибудь человек представляется тебе самым несправедливым среди тех, кто воспитан меж людьми в повиновении законам, он все-таки справедлив и даже мастер в вопросах законности, если судить о нем по сравнению с людьми, у которых нет ни воспитания, ни судилищ, ни законов, ни особой необходимости во всяком деле заботиться о добродетели – например с какими-нибудь дикарями вроде тех, что в прошлом году поэт Ферекрат вывел на Ленеях. Наверно, очутившись среди таких людей, и ты, подобно человеконенавистникам в его хоре, рад был бы встретить хоть Еврибата или Фринонда и рыдал бы, тоскуя по испорченности здешних жителей.
Так что, возможно, добродетели действительно можно научить. Но процесс обучения в данном случае настолько размыт, а обучаемость у людей настолько разная, что с нашим грубым восприятием его нетрудно не заметить. Сократ не спорит с этими аргументами – он меняет тему, так что, возможно, он и вправду считал, что доводы Протагора не лишены смысла. Однако сократическое замешательство в вопросе о том, можно ли обучить