— В чем дело? — спросила она, сжав его руку.
— Знаешь, мне кажется, я сегодня немного облажался. Перенервничал, перестарался, да еще эти тупые шуточки. Знаешь, почему плохо быть комиком?
— Потому что приходится так по-дурацки одеваться?
— Люди всегда думают, что тебе должно быть весело. Ты вечно должен хохмить…
Отчасти для того, чтобы Иэн сменил тему, она положила руки ему на плечи и, используя его торс в качестве опоры, поднялась на цыпочки и поцеловала его. Губы Иэна были влажными, но теплыми.
— Ежевика и ваниль, — пробормотала она, когда их губы сомкнулись, хотя на самом деле от него пахло пармезаном и спиртным. Но она была не против. Он рассмеялся, и она отстранилась, прислонила ладони к его щекам и взглянула на него в упор. У него был такой вид, будто он вот-вот заплачет от благодарности, и она была рада, что поцеловала его.
— Эмма Морли, могу сказать только одно, — он взглянул на нее со всей серьезностью, — ты просто отпад.
— Ох уж мне эти льстецы, — ответила она. — Пойдем к тебе? Пока дождь не начался.
* * *
— Угадай, кто? Уже половина одиннадцатого. Где гуляешь, жалкая пьянчужка? Ладно. Звони в любое время. Я здесь. Никуда не денусь. Пока. Пока.
* * *
Полуподвальная однокомнатная квартирка Иэна на Кэлли-роуд освещалась лишь молочным светом уличных фонарей и фарами изредка проезжавших мимо двухэтажных автобусов. Несколько раз в минуту вся комната начинала вибрировать одновременно с шумом одного или нескольких поездов метро, проходящих по Северной ветке, линии Пикадилли или линии Виктория, или автобусов номер «30», «10», «46», «214» и «390». В отношении доступности общественного транспорта это была, пожалуй, лучшая квартира в Лондоне, но только в этом отношении. Лежа на раскладном диване со сползшими колготками, Эмма чувствовала вибрацию позвоночникам.
— А это что было?
Иэн прислушался:
— Пикадилли, в восточном направлении.
— Как ты тут живешь, Иэн?
— А я привык. Еще у меня есть вот что… — Он показал на два жирных сгустка серого воска на подоконнике. — Восковые беруши, принимающие форму слухового прохода.
— Прелесть.
— Правда, на днях я забыл их вытащить и уже решил, что у меня опухоль мозга. Вокруг все было так подозрительно спокойно — понимаешь, о чем я?
Она рассмеялась, затем снова застонала, почувствовав очередной позыв к рвоте. Иэн взял Эмму за руку:
— Тебе уже лучше?
— Нормально, если глаза не закрывать. — Она повернулась и посмотрела на него, расправив складки одеяла, чтобы видеть его лицо, и с легкой брезгливостью заметила, что одеяло имеет цвет грибного супа и на нем нет пододеяльника. В комнате пахло, как в лавке подержанной одежды: запах холостяцкой квартиры. — Кажется, вторая порция бренди была лишней. — Он улыбнулся, но тут белый свет фар проходящего автобуса залил комнату, и она заметила, что у него встревоженный вид. — Ты на меня сердишься?
— Конечно, нет. Просто, понимаешь, когда ты целуешь девушку, а ее начинает тошнить…
— Говорю же тебе, это все бренди. Мы здорово проводим время, правда. Мне просто нужно передохнуть. Иди сюда. — Она села, намереваясь поцеловать его, но ее «выходной» лифчик задрался, и «косточка» впилась в подмышку. — Аааааааааа! — Поправив его, она наклонилась вперед, уронив голову между колен. Он растирал ей спину, прямо как медсестра, и ей стало стыдно, что она опять все испортила. — Пойду я, наверное.
— О… Ладно. Иди, если хочешь…
Они прислушались к звуку шин по мокрому асфальту; свет фар просканировал комнату.
— А это что было?
— Тридцатый автобус.
Она подтянула колготки, поднялась на нетвердых ногах и поправила юбку.
— Мне очень понравилось!
— Мне тоже…
— Просто слишком много выпила…
— Я тоже.
— Пойду домой, протрезвею.
— Понимаю. И все равно жалко…
Она взглянула на часы. 23.52. Под ногами прогрохотал поезд метро, напомнив, что она находится в самом центре транспортной развязки. Пять минут пешком до Кингз-Кросс, линия Пикадилли — и уже в половине первого дома, легко. По стеклу барабанил дождь, но несильный.
А потом она представила, как будет идти от метро на другом конце города; вот она роется в сумочке в поисках ключей, а за дверью пустой квартиры — тишина, и промокшая одежда липнет к спине. Вот она лежит одна в кровати, потолок кружится, матрас «Таити» провисает под ее весом, она чувствует тошноту и сожаление. Что плохого в том, чтобы остаться здесь и ради разнообразия ощутить тепло, нежность, близость? Хочет ли она стать одной из тех девушек, которых видела иногда в метро: измученных похмельем, бледных и нервных, во вчерашних нарядных платьях? Дождь забарабанил по окнам чуть сильнее.
— Хочешь, провожу тебя до станции? — сказал Иэн, заправляя майку в штаны. — Или может…
— Что?
— Могла бы переночевать у меня, отоспаться. Пообнимаемся.
— Пообнимаемся?
— Ну да, телячьи нежности и все такое. А можно и без них. Будем просто лежать неподвижно всю ночь, умирая от стыда.
Она улыбнулась, и он улыбнулся в ответ, надеясь, что она согласится.
— Раствор для линз, — вспомнила она. — Я с собой не взяла.
— У меня есть.
— Ты носишь линзы? Не знала.
— Вот видишь, у нас все-таки есть что-то общее! — Он улыбнулся, и она тоже. — Может, у меня даже найдутся запасные беруши, и тогда считай, что тебе повезло.
— Иэн Уайтхед. Ты самый галантный кавалер.
* * *
— Возьми трубку, возьми же, возьми. Уже почти двенадцать. А когда пробьет полночь, я превращусь… даже не знаю в кого, в идиота, наверное. Короче, если ты получишь это сообщение…
— Алло? Алло?
— Ты дома!
— Привет, Декстер.
— Я же тебя не разбудил?
— Только что пришла. У тебя все в порядке, Декстер?
— О, все просто отлично.
— Но, судя по голосу, ты пьяный.
— А у меня вечеринка. Приглашен только я. Это такая частная вечеринка.
— Сделай музыку тише.
— Вообще-то, я хотел узнать… сейчас, убавлю звук… не хочешь зайти в гости? У меня тут шампанское, музыка, может, даже и наркота найдется. Эй? Ты меня слушаешь?
— Мы же вроде решили, что это плохая идея.
— Правда? А мне кажется, идея замечательная.
— Нельзя вот так объявляться, как гром среди ясного неба, и ожидать, что я…
— Брось, Наоми, пожалуйста! Ты мне нужна.
— Нет!