Читать интересную книгу Полёт:Воспоминания. - Леонид Механиков

Вышколенный порученец.

Куча телефонов.

Ждать пришлось недолго. И вот мы в кабинете комкора. Полётная карта во всю стену. Ещё одна карта задёрнута шторой и опечатана. Большой строгий кабинет. Из-за рабочего стола поднимается знаменитый Александр Иванович Покрышкин и идёт прямо к нам - застывшим по стойке «смирно» в одной шеренге птенцам. На нём кожаная лётная куртка. Ни погон, ни звёзд.

Подходит и здоровается за руку с каждым. Рука широкая, горячая, крепкая.

Глаза пронзительные, заглядывают в самую душу. От волнения забываю, что я уже месяц, как стал лейтенантом, и ору: «Курсант Механиков!». Комкор улыбается, переводит глаза на бело-зелёно-красные лица остального пополнения: «Вольно! Прошу, товарищи офицеры!» и приглашает нас за большой, примыкающий к рабочему, конференц-стол. Стал расспрашивать, кто откуда родом, на чём летали до училища (у нас был набор в училище сразу на 2-й курс из аэроклубов), рассказал кратко историю корпуса и задачи - короче, через пять минут мы уже были у комдива, потом у командира полка, оттуда нас отвели в общежитие.

Гарнизон Ржевского корпуса ПВО состоял из хорошего аэродрома с бетонной полосой и всеми службами, авиагородка со штабами корпуса, двух авиаполков, трёхэтажными кирпичными казармами, большим трёхэтажным клубом и четырёхэтажными домами семей офицеров. Всё это было огорожено двухрядным ограждением по периметру, оборудовано проходными, и располагалось в пяти километрах от города Ржев. А сам Ржев был расположен на пересечении железных дорог Крым - Ленинград и Москва-Рига на 210-м километре западнее Москвы (вокруг Москвы была 200-километровая зона, в которой запрещалось проживать бывшим зекам, потому во Ржеве их было более, чем достаточно). Под общежитие прибывшим пилотам отвели трёхкомнатную квартиру на первом этаже крайнего к городу дома. Всё оборудование комнат состояло из одноярусных солдатских коек, тумбочек и по шкафу на каждую комнату. Была даже кухня и туалет. Правда, на кухне тут же поселился один из самых домовитых пилотов - Костя Выров (он вскорости и оженился), и мы ему потом очень даже завидовали, потому как кухня как таковая нам была не нужна: питались мы в лётной столовой, а в кухне он мог в любое время принимать того, кого ему хотелось принять, не ожидая когда все уйдут в клуб или в город.

Жаль, не сложилась судьба у парня: жизнь у него была тяжёлой. Мы всё знали друг о друге, но Костя не особо распространялся о себе - был он парень не особо разговорчивым, несколько даже замкнутым. Знали мы только о том, что детство у него было нелёгким - что-то не сложилось в семье его родителей, парень рос трудно пока не выбился в лётчики, и вот наконец, когда уже свершилась его мечта и он привёз свою невесту во Ржев, случилась беда: по разгильдяйству кто-то, то ли техник, то ли механик самолёта обронил в кабине отвёртку при подготовке к полётам. Обронить в кабине инструмент - это значит приговорить пилота к смерти. Дело в том, что тяга управления рулём высоты проходит под сиденьем пилота в каком-то сантиметре от пола, для того чтобы она не касалась пола кабины, в нём специально сделано углубление, которое и является самым нижним местом кабины. Вполне естественно, что в это самое нижнее место и скатывается всё самое тяжёлое, что может передвигаться по кабине. В это место и попала злополучная отвёртка - Костина смерть.

Шли обычные полёты, молодёжь летала по кругу. Костя взлетал третьим, я - то ли пятым, то ли шестым. В воздухе как всегда стоял гвалт - кто-то ушёл на маршрут, кто-то кувыркался в зоне - в общем шла обычная лётная жизнь.

Не помню уже, что за задание было у меня, то ли в зоне, то ли на маршруте, знаю только что не на круге, потому что, когда вдруг стало тихо, и я услыхал команду немедленной посадки, мне до точки надо было идти минут пять-семь.

Когда я развернулся в сторону аэродрома, то увидел на третьем развороте столб чёрного дыма, который поднялся уже метров до трёхсот. На земле что-то горело, но разобрать что горит я не успел - пора было выполнять третий разворот.

Уже после посадки и заруливания я узнал от встречавшего меня техника самолёта о том, что Выров упал и что столб дыма на третьем развороте - это место его падения.

Я к тому времени уже нимало насмотрелся на смерть, сам чудом живым остался, но это была первая смерть в лейтенантских погонах, смерть молодого, которому жить бы да жить.

Были трудные похороны, была истерика невесты, не успевшей ещё стать женой, были жуткие причитания матери под траурный марш оркестра и залпы комендантского взвода...

И опять были розы.

Много роз.

И хвоя.

Хвоя и розы.

Хвоя тёмно-зелёная, загадочная, пахнущая лесом, вызывающая воспоминая о чём-то далёком, праздничном, давно забытом и заметённом огнём войны, и голодным детством без единого праздника.

Розы.

Розы - это вообще что-то необычное: в Сибири розы не росли, не выносили сибирского климата, даже помидоры там не вызревали. Когда после войны мы на поезде пересекли Урал, и я впервые увидел купленные отцом на станции красные помидоры, и на мой вопрос «что это?» он ответил, что это помидоры, я не поверил ему, думал что он шутит: красных помидоров ведь не бывает...

Да и было ли кому до роз во время войны, во время голодовки, когда мерилом прекрасного было одно: хлеб.

Лишний кусок хлеба - вот праздник.

Розы я встречал уже после войны, да и то редко, очень редко: в военном гарнизоне на окраине небольшого белорусского городка Быхова, где стояла дивизия Дальней авиации розы не выращивались, а коли было какое особое торжество, то их привозили из Могилёва, куда надо было ехать час на машине или полтора на поезде.

Тем не менее, розы мне были знакомы: это нежное, прекрасное, это словно девушки; любуйся их красотой, вдыхай их пряный аромат, но с руками поосторожней, ибо ежели не знаешь как за них взяться - или поколешься, или вообще попортишь.

Так уж получилось у меня в юности: розы были сами по себе, хвоя - сама по себе.

Соединились эти две противоположности у меня до поступления в училище только один раз - когда хоронили в Балашове экипаж сгоревшего на посадке самолёта СБ.

Тогда гробы поставили в гарнизонном клубе, оркестр играл похоронные мелодии, гробы были покрыты хвоей и розами.

Я тогда зашёл в зал, постоял несколько минут - мне было неинтересно: погибших я не знал, грустная музыка и плачущие женщины - это далеко не соответствовало яркому солнечному дню и моему настроению.

Тогда у меня особых ассоциаций похороны не оставили.

Ну, а на обычные, как говорится, бытовые похороны я вообще никогда не ходил: ничего там интересного для пацана нет.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});