Читать интересную книгу Полёт:Воспоминания. - Леонид Механиков

Дверь вдруг снова отворилась, и в проёме показалось круглое лицо далеко не молодого старшего лейтенанта.

- Валька здесь?

Мы молчали.

Старлей оглядел комнату.

Вальки не было.

- Валька, говорю, здесь был? Чего молчите?

Кто-то прокашлялся и хрипло спросил: «Какой Валька?»

- Покрышкин! Капитан Покрышкин! Говорят к вам пошёл!

Тут нас осенило: так это не Покрышкин был! Это не комкор! Это другой! Тот генерал. А этот - капитан! Сразу все загалдели, наперебой стали рассказывать старлею, как он нас всех перепугал, что он проводил с нами занятие по тактике воздушного боя...

Старлей едва успевал поворачивать голову от одного к другому:

- Точно. Это был он. Это Валька. Воевал, говоришь? Значит выпивши.

- А я - Базарнов. Коля Базарнов. Старший лейтенант Базарнов. Ещё со времён Валерия чкалова старший лейтенант. И «Победа» есть у меня. Новенькая. Командир полка на газоне ездит, а я на «Победе»!

- Куда он пошёл?

Усвоив, что Валька опять исчез, старлей Базарнов, кряхтя и чертыхаясь, пошёл искать Вальку.

Мы стали укладываться на ночлег... Проснулся я оттого, что замёрз.

Было около восьми.

В окна пробивался дневной январский сумрак.

После вчерашнего, полного событиями первого дня в первой в жизни строевой части, пилоты спали вповалку. Где-то тарахтел телефон. Я босиком пошлёпал в коридор. Звонил дежурный по полку. Ругался, что до сих пор нас нет в столовой, что личный состав после завтрака уже прибывает на построение, а нас до сих пор где-то черти носят. Я заскочил в комнату: «Подъём! Опаздываем на построение! Дежурный звонил! Завтрак проспали, в 8.20 построение!» Ребята привычно повскакивали с кроватей и стали натягивать портки. У туалета завертелся вихрь: всем было некогда. Каждый торопился как мог: одной рукой чистил зубы, другой пытался бриться - негоже на первое построение небритым. Вроде собрались. Все? Нет, ещё Карпухина не хватает. Где Карпухин? Кто-то побежал в комнату Карпухина. Вернулся удивлённый: нет Карпухина! И дверь входная закрыта изнутри, ещё никто не выходил, а Карпухина нет. Да куда же он мог деться? Зашли опять в его комнату. Из комнаты Карпухина раздались сначала возгласы удивления, а затем громовой хохот: на койке Карпухина, скорчившись от холода, лежало тело Карпухина, голова же его, рыжая, и, точно под цвет его рыжих собачьих унтов, была засунута в голенище его же собственного унта, лежащего у кровати на батарее. Ночью отключили отопление, стало холодно, и он спрятался от холода в собственном унте... На построение Карпухин всё-таки успел, но без завтрака в этот день остался.

Долго мы потом вспоминали его рыжие унты... Действительно, мы попали в парадную дивизию. Кроме боевого дежурства на нашу дивизию была возложена почётная обязанность представлять реактивную авиацию нашей страны на парадах, летать над Москвой, над самой Красной площадью. Нас распирало от гордости. Мы никак не могли поверить в то, что мы парадники.

Поверили тогда, когда нам выдали офицерские кортики. Боже мой! Офицерский кортик! Честь и гордость офицера! Нас распределили по звеньям.

Трудно сказать почему, видимо, потому, что у нас базировались на аэродроме транспортники (так мы называли военно-транспортную авиацию, другими словами - грузовые самолёты), да и сам аэродром стоял на перепутье воздушных дорог. Потому текучка народу в лётной столовой была довольно существенной, - ежедневно кто-то прилетал, кто-то улетал, но в гарнизоне был острый дефицит хлястиков.

Хлястик - это, в общем-то, не играющая никакой роли в носке шинели деталь её, пристёгиваемая на двух пуговицах, расположенных на пояснице.

По-видимому, когда-то, когда шинели имели запас по ширине, этот хлястик и играл роль застёжки, стягивающей складку шинели на спине. Во всяком случае, складка на шинели осталась - так положено было шить шинель, - только эта складка так и оставалась зашитой. Шов на этой складке распускался для проформы на два-пять сантиметров, так только чтобы патруль не придрался, во всяком случае, на поясе эта складка была застрочена, и хлястик был шинели абсолютно не нужен, он превращался просто в деталь украшения одежды. Тем не менее, шинель без хлястика носить было не положено: это уже являлось нарушением формы одежды. Никто не знал истории возникновения дефицита хлястиков во Ржеве. Скорее всего, когда-то у кого-то оторвались пуговицы вместе с хлястиком, который остался валяться где-либо в питейном заведении и непутёвый хозяин не нашёл ничего лучшего как отстегнуть себе хлястик с чужой шинели.

Хлястики мы берегли. За хлястиками мы следили бдительнее, чем за фуражками: пришёл в столовую, отстегни хлястик, положи его в фуражку, а фуражку - с собой. Так продолжалось чуть ли не год, пока не сняли хлястика у самого начальника политотдела корпуса. Тогда вдруг в лётной столовой появился в гардеробе стол, заваленный хлястиками, - скорее всего специально был дан заказ в мастерскую - и эпопея с хлястиками на этом закончилась.

С фуражками же было сложнее. Фуражки никто не воровал. В фуражки рисовали котов.

Стеклографами.

Цветными.

Замечательных котов, которые, в общем-то, никому бы и не мешали, если бы не ярко выраженное ихнее котовье достоинство, расположенное у хвоста и имеющее почему-то ярко-красный цвет.

Может, потому, что считалось, будто кот только тем и занят, что вылизывает своё хозяйство, когда ему делать нечего.

Когда фуражка на голове - никому не видно, что там внутри нарисовано, когда же офицер фуражку снимет, а, паче чаяния, - в дамском обществе - тут уж ему будет конфуз превеликий, ибо фуражку (так уж повелось) клали, как правило, нутром вверх.

Как бы там ни было, а фуражки стерегли с двух сторон: и хозяин и охотник. Да, именно охотник, потому что за фуражками была настоящая охота. Фуражка без кота - это было ЧП (чрезвычайное происшествие). В некоторых фуражках было по несколько котов нарисовано.

Наверно, из-за того, что рисовать было больше негде.

А инициатором этого художества был Валька. У него всегда был наготове комплект стеклографов, и даже если попадала ему в руки разрисованная в пух и прах фуражка какого-либо раззявы, он таки находил место чтобы нарисовать там ещё одного кота или уж, на худой конец, - свой коронный рисунок «Клавка моет ноги», после которого бедному парню - хоть фуражку выбрасывай.

Что характерно - фуражка у самого Вальки была ангельски чиста.

Он с гордостью заявлял всегда и всем, что в гарнизоне нет кота у трёх человек: командира корпуса, начальника политотдела и у него.

Шло очередное совещание офицеров гарнизона. Зал клуба был заполнен.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});