на мешок с одеялами и сам сел рядом. Так мы и поехали. Ехали-ехали и въехали на дачу.
Тут сразу вокруг нас собрались дачные дети. Всем им очень понравилось, как это я сижу так высоко, на мешке с одеялами, и они захотели узнать, как меня зовут. Я им и прокричала: «Меня зовут Ролли! Ролл-и и ни в коем случае, не Ролл-я. Ролли – это такое имя, в котором есть две буквы «л». А на конце одна буква, которая называется “игрек”».
С этого дня дачные дети стали звать меня «Роль-игрек».
Наша дача называется – «дача Хиони», потому что хозяин ее Хиони – больший друг дедушки Тырмоса. Его, Хиони этого, потом все равно арестовали, еще раньше, чем Тасю, потому что он тоже был… шш-ш-ш!.. шпион.
Все они, что ли, шпионы?
За забором Хиони была еще другая дача, которая называлась «Реске», а вот, кто он этот Реске – шпион или не шпион, я уже и не знаю.
Но на Хиони можно было бегать везде по дорожкам, а если хотелось вдруг побежать на Реске, нужно было спрашивать разрешение у Таси. Спрашивать у Незнакомой разрешение было неинтересно, потому что она всё равно никогда и ничего не разрешает. Она для того и сидит целый день на даче, чтобы не разрешать. А сама говорила, что сидит, потому что она из ссылки.
Когда к нам приблудилась Лошадь, Тасе она не понравилась, хотя Приблудная очень красивая – коричневая с белой звездочкой на лбу. Но Тася сердилась и требовала от папы: «Отправить Лошадь! Не-мед-лен-но!».
Папа не соглашался.
«Тася, – говорил он. – Идет война. Кто знает, что будет дальше. Лошадь нам просто необходима».
И Лошадь осталась. Папа привязал ее в саду, за кустами. Я очень любила эту Приблудную, и когда Тася не видела, добывала для нее сахар – огромные голубые кусища – из серого мешка, который стоял на полу и назывался: «запасы».
И эти «запасы» ни в коем случае, ну, совершенно ни в коем случае, нельзя было трогать. Но Приблудная сахар очень любила и даже тихонько ржала от удовольствия, когда я кормила ее с ладошки.
Вечером, когда Зина-Бензина привозила папу с Обороны, он отвязывал Лошадь и вел ее на аллею, к крану, поить и немножко купать.
Всю дорогу – от кустов и до самого крана – я сидела на спине у Приблудной, а за нами бежали дачные дети и дразнили меня: «Роль-игрек! Роль-игрек!» Им тоже хотелось покататься, и папа однажды посадил вместо меня одну толстенную девчонку.
Что тут было! Приблудная рассердилась, дрыгнула задней ногой и попала копытцем мне прямо в живот.
Я полетела в кусты и поцарапалась о колючки, а папа ужасно испугался и стал искать по всем дачам доктора, чтобы он посмотрел мне на живот.
На соседней даче, не на Реске, а на какой-то другой, как раз жил доктор – про-фес-сор Часовников. Он прятался там от красных.
У нас на дачах все тогда прятались. Только и слышно было, как шепчутся дачные бабушки:«Этот прячется от бомбежки, тот от красных, а тот еще от чего-то, кажется, от фронта». Тася пряталась от Ссылки, а я часто пряталась от нее – залезала на дерево, чтобы она не могла меня найти.
Часовников не хотел приходить и смотреть мне на живот. Но когда Тася ему объяснила, что «эта девочка – внучка доктора Тырмоса», согласился. Пришел, посмотрел на живот и даже потрогал его немножко. А потом похвалил Лошадь и объяснил папе, что она ни в чем не виновата, что удар был не сильный и что «вообще, не о чем говорить».
И все осталось, как было, и Приблудная Лошадь, и Незнакомая Тася, и папина Оборона, и Война.
Действие четвертое: Визит наместника Дьявола
Мы были там – мне страшно этих строк,
Где тени в недрах ледяного слоя…
Одни лежат; другие вмерзли стоя,
Кто вверх, кто книзу головой застыв…
Данте Алигьери. «Божественная Комедия»
Транснистрия, или Мечта о «Романия Марэ»
Одесса, 3 ноября 1941 г., понедельник. Хмурый дождливый полдень
Теперь нам все-таки придется вернуться туда, куда возвращаться до боли трудно, нам придется вернуться в «Город Антонеску».
Последний месяц осени выдался особенно холодным. Погода день ото дня становилась все хуже. Серые лохмотья туч опустились так низко, что, казалось, щупальца дождя цепляются за черепичные крыши домов.
В понедельник, 3 ноября 1941 года, где-то с полудня, по городу поползли странные слухи о том, что «еврэям вышла амнистия».
Особенно волновался Привоз. Что значит – «вышла амнистия»?
Их что, всех выпустят из тюрьмы, и они припрутся сюда?
Может, еще и бебехи свои потребуют – мебеля, пианины, кастрюли малированные? Ничего себе!
Вначале была еще какая-то надежда, что это только слухи. Но к вечеру на улицах действительно стали появляться вышедшие из Тюремного замка евреи.
Город был в недоумении.
После всего, что произошло, после сотен пристрелянных и забитых – на Дерибасовской, на Петра Великого, в Городском саду, после тысяч повешенных на Александровском проспекте, после десятков тысяч, выгнанных на Дальник, казалось, что судьба евреев уже решена.
А тут нá тебе – «амнистия»…
Город чего-то не понял.
А между тем все было просто.
Да и «амнистии» никакой, на самом-то деле, не было.
Просто кто-то отдал приказ, ворота Тюремного замка растворились и из них начали выходить женщины и дети.
Но кто был этот «кто-то», посмевший дать такой невероятный приказ?
Вряд ли кто-нибудь знает, что приказ очистить Тюремный замок от женщин и детей отдал губернатор Транснистрии, профессор Георге Алексяну.
Профессор Алексяну был близким другом «семьи».
В давние времена он учился вместе с Михаем в Бухарестском университете, а впоследствии, в соавторстве с ним, опубликовал монографию, посвященную вопросам Уголовного права. Так же, как и Михай, Алексяну был ярым антисемитом, приверженцем самых крутых мер против «этих жидов».
Так что, как видите, его назначение губернатором Транснистрии было «вполне оправданно».
Д Е К Р Е Т № 1
19 августа 1941 г.
Мы, генерал Ион Антонеску, верховный главнокомандующий, постановляем:
Ст. 1. Территория, оккупированная между Днестром и Бугом, за исключением Одессы… входит в состав румынской администрации.
Ст. 2. Назначаем нашим представителем в Транснистрии господина профессора Георге Алексяну…
Ст. 7. Назначаем резиденцию управления Транснистрией в г. Тирасполе…
Дан сегодня, 19 августа 1941 г., в нашей главной ставке. Антонеску
[ООГА, 1829, с/393, оп. 1, д. 411, л. 128. Перевод