Я проследила за параллельными линиями, провела по ним пальцем от давнего короля Роберта через Генриха, а затем Филиппа до Людовика Толстого, потом и до моего супруга.
— Так мы родственники…
Я нахмурилась. Если это свидетельство справедливо, то отмахнуться от него не удастся никому.
— Бесспорно, Ваше величество. В пределах четвертой степени.
— А это запрещено.
— Да, по церковным уложениям. — Епископ яростно закивал. — Согласно законам против кровосмешения такой брак недопустим.
Я уперла локти в стол по обе стороны от документа, переплела пальцы и положила на них подбородок, глубоко задумавшись над тем, что из этого вытекает. Руки у меня подрагивали, во рту пересохло. Имена предков расплывались перед глазами. Последствия были не совсем ясны, но я понимала, что для меня они имеют первостепенную важность. Подняла глаза и увидела, что епископ внимательно наблюдает за мной.
— Но ведь нас обвенчали, так? — спросила я с сомнением. — Обвенчал епископ Бордо в присутствии самого архиепископа Сюжера.
— Верно, так и было. Но от всего этого дело отнюдь не становится законным. Его святейшество ведь не давал специального дозволения.
— А разве аббат Сюжер… разве отец моего мужа ничего об этом не знал?
Я махнула рукой в сторону документа. Епископ вскинул брови:
— Не могу сказать, Ваше величество.
Или «не скажу»? В его глазах мелькнул огонек — он-то знал, в чем тут дело.
— Насколько я припоминаю, Ваше величество… — епископ наклонился ближе ко мне, — бракосочетание свершилось очень быстро. С учетом вашей крайней молодости и беззащитности после смерти отца…
— Ха-ха! Вы хотите сказать, что Толстый Людовик увидел возможность заполучить для сына богатую беззащитную наследницу и ухватился за эту возможность, пока наследницей не завладел кто-нибудь другой, — и при этом пренебрег папским разрешением!
— Правда в том, Ваше величество… по крайней мере, я так полагаю… — глаза епископа заговорщицки блеснули, — что епископа Бордо щедро вознаградили за участие в этом деле. Ему даровали полное освобождение от каких бы то ни было вассальных обязательств и от податей. А эту родословную видели и отец его величества, и аббат Сюжер.
— Стало быть, они знали. Все они знали об этом. — Я задумалась. — И что же мне с этим делать?
Ответа я не ожидала, но у прелата он нашелся:
— Ваш брак вне опасности, если только Его величество не пожелает признать это свидетельство.
— Его величество, может, и не пожелает, зато пожелаю я.
— К чему вы стремитесь, Ваше величество?
— Сама не знаю. — Это была правда. Я еще не привыкла к новости.
— Если позволите дать вам совет, Ваше величество, сперва хорошо обдумайте, как распорядиться полученными сведениями.
— Еще не знаю, как я захочу ими распорядиться. И даже — захочу ли.
Настроение у меня резко переменилось, и мелькнувший внезапно ослепительный луч надежды сменился туманом разочарования.
— Это я оставлю себе.
Епископу я протянула полный золота кошель, за причиненные хлопоты.
На обратном пути в Париж я все никак не могла собраться с мыслями. Документ, находившийся в моем владении, грозил большим пожаром. Ни минуты не сомневалась я в том, что родословная прослежена правильно. А значит, меня сочетали браком вопреки законам церкви и без благословения Божьего. Не по этой ли причине я никак не могу понести? Многие именно так и подумают: Божья кара за неповиновение Его установлениям. Эту мысль я быстро отбросила. Я в нее не верила: неудачи проистекали вовсе не из греховности брака. Как же я могу зачать, если Людовик не желает заронить в меня семя? Те случаи, когда Людовик всходил на мое ложе, обуреваемый плотскими желаниями, я могла перечислить по пальцам. Нет, эти неудачи не имели ни малейшего отношения к тому, что у нас был общий предок.
В моей груди прорастало совсем иное семя, давая живой побег.
Если этот брак есть грех, должен ли он продолжаться?
Вот тебе и путь к свободе… Признание противозаконного брака недействительным.
Расторжение брака. Свобода. Задернув занавеси своих носилок, отгородившись от всего света, я почувствовала, как гулко стучит сердце в груди.
Аэлита своего добилась, отчего же Элеоноре не последовать по ее стопам?
Семечко надежды росло-росло, а потом лопнуло, как мыльный пузырь, ибо надежда была, конечно, несбыточной. Людовик и слышать не пожелает о незаконности брака. Глупо на это даже надеяться. Ведь если только Людовик согласится предоставить мне свободу, ему придется по своей воле расстаться и с Аквитанией. А на это он ни за что не пойдет. Пусть бы и удалось убедить его в том, что я как жена не могу его устроить, но от половины своего королевства Людовик не откажется.
Аббат Сюжер ему никогда этого не позволит.
Приоткрывшаяся было дверца тут же с грохотом захлопнулась.
Документ теперь был запрятан у меня за корсажем, в котором он едва не прожег дыру. Если бы все было не так трагично, я бы, право, расхохоталась. Аэлита и епископ Леонский указали мне средство, как освободиться от Людовика, от Франции, от жизни, которая подшибала мне крылья — но воспользоваться этим средством было не в моей власти. Я отыскала дверь и окошко в своей темнице, да только отворить их мне не дано.
Глава восьмая
Освящали новую церковь в монастыре Сен-Дени, вотчине аббата Сюжера. По такому случаю Аделаида явилась из своей глуши и поневоле оказалась в моем обществе. Мы заняли свои места, приготовившись к торжественной церемонии, и не обманулись в ожиданиях. Несомненно, это сооружение не имело себе равных, хотя на мой вкус выглядело слишком суровым, северным. Вместо более мягкого, округлого стиля привычных мне южных соборов здесь повсюду были остроконечные арки и уносящиеся ввысь своды. Свет лился сквозь просторные окна с витражами и рисовал на полу мозаичные узоры. Аббат Сюжер сам не впадал в грех роскоши, но на этот памятник, долженствующий увековечить его место в Божьем мире, средств не пожалел. Глаз нельзя было оторвать от главного алтаря, на котором возвышался трехсаженный[46] крест, усыпанный алмазами, рубинами и жемчугами. До отказа наполненная всевозможными сокровищами и дарами всех до единого сеньоров Франции, церковь сверкала и сияла, будто дама на празднестве.
Мое внимание привлекло одно из пожертвований, украшавших собою алтарь.
Поначалу я даже не поверила своим глазам. Потом лишилась дара речи. А затем поклялась себе, что, уж конечно, не стану молчать, как только мне представится возможность снова побеседовать с Людовиком.