Читать интересную книгу Статьи из газеты «Труд» - Дмитрий Быков

Генетическая память о способности объединиться в роковую минуту и совершить невозможное живет в каждом из нас, проживающих на данной территории. И вот почему у эмигрантов — именно у местных — так сильна эмигрантская травма: ностальгируют, собственно, не по пейзажам и даже не по языку. А вот по этой неистребимой горизонтальной связи, по тайной мобилизационной готовности: уехать отсюда — все-таки покинуть очень прочную цепь. В обстоятельствах более или менее экстремальных я сотни раз наблюдал мгновенную самоорганизацию этой аморфной вроде бы массы: тут же все занимают места, как в боевом расчете, и начинают действовать решительно, стремительно, самозабвенно. А потом не понимают, что это было: «Когда-нибудь мы вспомним это — и не поверится самим».

Вечером 4 мая репетиция парада на Красной площади парализовала все движение в центре, но никто не роптал. По Тверской шла военная техника, а по тротуарам в обе стороны текла толпа, и выражения лиц были, надо заметить, очень интересные. Редко такие увидишь. Преобладало выражение вспоминающее: на месте ли тайная способность немедленно совершить чудо при действительно серьезной опасности? Можем ли мы себя представить на месте тех? Большинство влюбленных пар, число которых на улицах весной зашкаливает, при виде бронетехники отчего-то начинали усиленно целоваться. Не думаю, что их так возбуждала бронетехника. Думаю, они прикидывали на себя разлуку, вечную русскую ситуацию проводов на фронт — у нас ведь фронт повсюду, вплоть до битвы за урожай. И они это как бы репетировали, и лица у девушек были трагические, а у мужчин — серьезные. Мы живем в постоянной боеготовности и в непрерывной прикидке на себя: наш девиз — «Если завтра война». И при виде очередного военного парада мы понимаем: эта способность никуда не делась, чип вшит. Нация сегодня, конечно, не в лучшем состоянии. Она в очередной раз недостроена, крайне разболтанна, избалованна и недокормлена одновременно, не объединена никаким кумиром и никакой моралью, не соблюдает законов, разучилась говорить. Но это признаки несистемные. Системный же сводится к тому, что, когда у человечества не останется никакой другой надежды, Россия его спасет, как делала это уже многократно. В команде спасателей в мирное время могут процветать пьянки и даже дедовщина. Но когда уж точно надеяться больше не на кого, они приходят и делают то, чего не может никто.

Россия — элитный отряд мира на крайний случай. День Победы — повод вспомнить об этом. Вот почему этот праздник до сих пор так не любят одни и любят другие. Слава богу, другие в подавляющем большинстве. С праздником.

№ 80, 7 мая 2009 года

Евроедение

Если бы у Запада действительно был план нас победить, обескровить и пустить по миру, там бы давно уже догадались, как это сделать. К счастью, наши изоляционисты заблуждаются: там хватает своих проблем. А то бы одолеть Россию в ее нынешнем виде оказалось элементарно: сделать ее хозяйкой нескольких крупных международных мероприятий спортивного или культурного толка.

«Евровидение», принять которое мы считали для себя великой честью, обойдется России примерно в 24 миллиона евро. Это не бог весть что, но много, особенно если учесть, что эти деньги вряд ли отобьются, что в пресс-центре впервые в истории конкурса работает бесплатная связь со всем миром, что проекционные экраны для «Олимпийского», по свидетельству Константина Эрнста, свезены со всей Европы: Про усиленную охрану уж не говорю: на уши поставлена вся московская милиция, не дай бог в городе во время музыкального праздника что случится. Мир же увидит!.. Между тем страна давно живет под знаком подготовки к сочинской Олимпиаде, и сегодня речь идет о миллиардах долларов — назывались разные цифры: 5, 8, теперь уже 12 (пекинская Олимпиада стоила около 4 миллиардов). Осталось принять чемпионат мира по футболу либо хоккею — и мы измотаем себя так, что любой внешний враг от зависти обкусает локти.

Проблема, собственно, в одном: прежде Россия как-то умудрялась изумлять мир интеллектуальной и творческой мощью, гигантскими социальными проектами и рискованными экспериментами, пресловутой духовностью, наконец. Московские кинофестивали не блистали роскошью, но на них показывалось умное некоммерческое кино, пусть по преимуществу азиатское либо левацкое. По мере дряхления и засахаривания совwетского проекта международные мероприятия, проводимые Россией, становились все дороже, витриннее и бессмысленнее. Сегодня мы ничего не можем предложить миру в отношении интеллектуальном и художественном — утечка мозгов делает свое дело, да и общий климат в стране не способствует умственному расцвету, поскольку запретительство и державность, даже в варианте soft-medved, выталкивает наверх главным образом словоблудов и лизоблюдов. Зато пресс-центр! Сцена! Секьюрити! И ведь речь идет о конкурсе европейской эстрады, по определению довольно попсовой, однако готовимся мы к нему так, словно речь идет об очередном доказательстве нашего поднятия с колен, о Бородинской битве, о куликовском противостоянии: Ладно, со спортом понятно — он традиционно политизирован и милитаризован, что тоже не ахти, но в этом есть хоть логика. Но почему мы должны выигрывать еще и на поле попсы или ее сервировки?!

Короче, способ измотать Россию имеется только один: надо срочно заставить ее принять пару-тройку международных фестивалей, олимпиад, чемпионатов, конкурсов и попросту концертных туров. Мы пожалеем денег на своих детей и стариков, но витрину обустроим такую, что куда там Америке с Китаем вместе взятым! Это наш национальный спорт, особенно в отсутствие других достижений. Вымершие города с вывезенными жителями, обезумевшие стражи порядка, шествия, хороводы, русские народные хоры, заздравные величания, чарки, вылизанные улицы, свезенные со всей страны благовидные дети с флажками, традиционные ужины на тысячу персон: после серии таких мероприятий гонка вооружений уже не нужна.

№ 84, 14 мая 2009 года

Доверчивая Россия

Миф о том, что кризис закончился, вполне объясним и трогателен. Больше половины населения России искренне верит в то, что ей скажут по телевизору. Скажут, что вся Америка против нас, — они верят и ненавидят Америку, скажут, что первая волна кризиса закончилась, — они радуются и хлопают в ладоши. И, в общем, это не так глупо: Россия в самом деле очень зависит от слов, которые ей скажут. Объявят кризис — она перестает ездить на машинах, начинает экономить, растить картошку на даче. Скажут, что кризис кончился, — она возвращается к прежнему образу жизни.

На самом деле, разумеется, никакого конца кризиса не видно и близко. Нам еще придется столкнуться и с безработицей, и с дефицитом бюджета, и с чудовищными процентами по кредитам. Но главную особенность российского менталитета сформулировал еще Базаров в известном романе Тургенева: назовут тебя дураком и не прибьют — ты и счастлив. В какой-то момент российское начальство приняло судьбоносное решение: о кризисе больше не говорить. И российская экономика послушалась — с этого момента все увольнения считаются случайными, а не закономерными, а подорожание — тонкой игрой правительства.

Разумеется, следующая волна кризиса накроет нас, как и предсказано, в сентябре-октябре этого года. Но мы этого, по обыкновению, не заметим. Не зря же еще в 30-е годы бытовал классический анекдот: Адам и Ева, безусловно, были русскими. Они ходили голыми, ели одно яблоко на двоих и были свято уверены в том, что живут в раю.

Российская экономика отличается от прочих тем, что зависит не от цифр, а от слов: если падение объявят подъемом, мы в это искренне поверим. Весь мир замер перед второй и окончательной волной мирового кризиса. Только Россия свято уверена, что выползла из рецессии и перешла на подъем. Чем черт не шутит, может быть, это так и есть. Сам я множество раз замечал, что моя жена и дети верят не реальным показаниям нашего благосостояния, а тому, что я скажу. Хорошо жить во внушаемой стране, где даже растущая безработица выглядит приступом всеобщего оздоровления. Наша экономическая программа выражается тремя словами: нарисуем — будем жить. И если Россия полагает, что кризис кончился, это реальнее всех экономических показателей.

Глобальной особенностью Советского Союза была его зависимость от слов: сказали вслух, что у нас лучше, чем в Америке, — и большинство населения искренне в это верило. Сказал кто-то, что Россия живет во враждебном окружении, — и население свято уверено, что вся Европа, не говоря уже о Штатах, желает нашей погибели. Эта волшебная зависимость от того, что говорят по телевизору, была жива и во время перестройки, и в девяностые, и в нулевые. Не думаю, что с этим стоит бороться. Чтобы успокоить любую европейскую страну, ее надо накормить. Чтобы успокоить Россию, ей достаточно сказать, что она сыта. Или провести «Евровидение» стоимостью 37 миллионов. В сущности, Россия похожа на тот горшочек, которому достаточно скомандовать: милый, вари. Она верит не тому, что говорит экономика, а тому, что напишут в газете.