всего выступить в этом спектакле блистательно, а значит, меня ждал каждодневный тяжкий труд: я только и делала, что шлифовала свою роль.
Но на третьей неделе наших репетиций с Ордыньским ко мне пришел Герц со сценарием следующего кинофильма. Он связывал с ним грандиозные планы. «Пола, — восторженно заявил он, — это будет великолепный фильм, он создаст нам прекрасную репутацию. Давай-ка скорей берись за дело!» Я вежливо улыбнулась, пообещала ему конечно же, что приложу все усилия, а сама отложила сценарий в сторону, даже не поинтересовавшись, как он называется. Просто я не хотела ничего читать, что было не связано непосредственно с «Сумуруном».
Моей бедной маме было, конечно, очень трудно жить с такой целеустремленной актрисой… Я практически довела ее до состояния безумия, поскольку то и дело ставила пластинки с непривычной для нее арабской музыкой, а еще опрыскивала весь дом экзотическими духами. Когда она не смогла больше терпеть это помешательство, то ворвалась в мою комнату, разбила пластинки и, перекрикивая мои возмущенные вопли, заявила:
— Все! Довольно! Больше я этого не потерплю! Здесь приличный дом, в конце концов, здесь живут порядочные люди! Это не какой-нибудь там гарем…
— Мама, но я же просто готовлю свою роль, — взмолилась я, пытаясь хоть что-то объяснить.
— Готовь эту роль там, у себя на сцене! И если тебе так уж важно быть актрисой, почему бы не выбирать роли таких милых девушек, как Хедвиг или Анели?
Я расхохоталась и обняла ее со словами:
— Ох, мама-мамочка… Писатели больше не пишут пьес про милых девушек. Да и все пьесы с милыми девушками — они же до того скучные!..
Почему-то это несколько отрезвило ее.
— Ну хорошо, — сказала мама, высвобождаясь из моих объятий, чтобы подобрать с пола осколки пластинок, — но как же я буду рада, когда мы покончим, наконец, с этой плясуньей, или кто она там у вас?
Я было направилась к двери, и мама тут же насторожилась:
— Ты куда?
— Купить пластинки. Вместо этих…
— О, боже мой, — простонала мама. — Что ж ты никак замуж-то не выйдешь? Тогда кого-нибудь другого сводила бы с ума…
Я и раньше испытывала страх перед выходом на сцену, однако по сравнению с тем, что я ощутила на премьере пантомимы, то был лишь легкий трепет… Сейчас возникла возможность попасть в Берлин, и я вдолбила себе, что от того, как сыграю этот спектакль, зависит вся моя дальнейшая карьера. При этом я как-то игнорировала простое соображение: независимо ни от чего я могла бы прекрасно существовать в Варшаве, работая и в «Розма́итóшьчи», и в кино.
Известно немало историй про актеров, которые были способны прекрасно, с огромным накалом эмоций, играть свою роль, а сами в то же самое время бесстрастно пересчитывали, сколько этим вечером пришло зрителей… Сама я уже научилась, как почувствовать настроение в зале, как вызвать невероятный хохот у зрителей или довести их до слез с помощью некоторых несложных актерских приемов. Порой достаточно повести бровью или же выделить голосом какое-то слово, а не то как-нибудь по-особому проковылять по сцене. Эта отсебятина отсутствует, конечно, у автора, ничего подобного нет ни в ремарках, ни в тексте, однако она способна усилить воздействие слов, вложенных им в уста героев. Несмотря на безмолвную фантазию, объективно присущую пантомиме, во время премьеры я даже не ощутила присутствия зрителей в зале. Я лишь существовала на сцене как танцовщица-невольница, проживая все мрачные, шокирующие моменты ее бытия, как если бы они происходили в данный момент, впервые. До самого конца спектакля я не понимала, успешно ли он прошел. Но все стало ясно, когда крики «браво» стали раздаваться еще до финала, до того, как опустился занавес. Нас вызывали на поклоны много-много раз, зрители, встав с мест, устроили нам грандиозную овацию. Постановка «Сумуруна» стала триумфом германской культуры в том смысле, что ее создал Макс Рейнхардт в Берлине.
Германский генерал-губернатор Варшавы устроил прием для всей труппы в честь премьеры нашей постановки. Когда мы вошли в великолепный главный зал дворца Рачиньского[64], все немецкие офицеры встали, приветствуя нас, щелкнули каблуками в соответствии с прусской военной традицией и произнесли тост за наше здоровье. Мы были удивлены, что в тылу немецкой армии все еще имелось такое изобилие французского шампанского и русской черной икры.
Ордыньский, подмигивая мне, лишь спросил:
— Ну, как тебе германская расторопность?
— Если оставить без внимания ту несущественную деталь, что они нас завоевали, то чему ж тут не нравиться?
— Так ты, значит, не возражала бы пожить в Берлине?
Я взглянула на него, ожидая, что последует дальше. Но он лишь улыбнулся, явно наслаждаясь моим нетерпеливым ожиданием, которое сам же и спровоцировал. Я взяла себя в руки, не рассердилась, не топнула ножкой. Почему мужчины думают, будто женщинам нравится, когда их подразнивают? Он все-таки сказал наконец:
— Я дал телеграмму Рейнхардту сегодня, сразу после спектакля.
Он взял меня под руку, пока мы спускались по широкой мраморной лестнице.
— В нашей труппе, Пола, ты была лучше всех, — вымолвил он. — Я написал ему, чтобы он обязательно ввел тебя в берлинский спектакль.
Я замерла как громом пораженная. Он повел меня дальше вниз по лестнице, мягко упрекнув:
— Помни, что ты актриса, у которой важный выход на публику!
Мне удалось провести тот вечер, представ перед всеми как благожелательная, пленительная особа. Я сумела утихомириться, подавить буйное желание кричать во всеуслышание, что скоро поеду в Берлин, что меня приглашает сам Рейнхардт, что это наконец-то настоящий прорыв. Все мои надежды, все мои планы будут воплощены в действительность. К тому времени, когда я оказалась дома, то была уже готова лопнуть от переполнявших меня чувств. Первым делом я бросилась в мамину комнату, разбудила ее, вырвав из глубокого сна. «Мама! — закричала я. — Дорогая, проснись! Я скоро буду богатой и знаменитой! Я еду в Берлин! Сам Рейнхардт хочет взять меня в свой театр!» Мама скептически взглянула на меня и… зевнула, вновь упадая в объятия Морфея, чтобы досмотреть прерванные сны.
Ярким свидетельством нашего успеха стали как театральные рецензии, так и результаты предварительной продажи билетов в кассах. Театральные администраторы заявили, что случилось неслыханное — спектакль придется играть все лето и завершить представления понадобится только из-за того, что осенью вернется с гастролей труппа театра «Новощьчи». Я целыми днями прогуливалась по летним, зеленым паркам Мокотува, сидела на берегу озера в Лазе́нках, глядя, как идет подготовка к балетному спектаклю. Маленькие, совсем юные балерины с восторженными, широко раскрытыми глазами пробегали по маленькому мостику, желая ощутить чудесную атмосферу