Герц уже направился в мою сторону со словами:
— Это невозможно! Это безумие! Да вы что? Какой еще цвет? Подумать только — цвет!
— Лишь в одной сцене. Почему нет? Это ведь уже делали… — защищалась я, стараясь говорить спокойно. Я уже решила, что, если не примут мой вариант сценария, не соглашусь играть в этом фильме. Только так и никак больше.
— Но ведь каждый кадр понадобится раскрашивать вручную! Вы вообще понимаете, сколько это стоит? Не хватит никакого бюджета, — сердито заявил Герц.
Это он о том, что я вставила в сценарий танец Саломеи и сделала пометку: эта сцена должна быть в цвете…
— Вы скажите мне, — взмолилась я, — как вам все остальное, что я переписала?
— Прекрасно! Стало куда лучше. Но цвет?!
— А сколько это стоит?
— В зависимости от количества копий в прокате: и триста, и четыреста рублей…
— Ладно, я согласна. Просто вычтете эту сумму из моего гонорара!
Прощай, домик на окраине Варшавы! Я тут же пришла в ужас… Мне даже показалось, что эти слова произнесла не я, а кто-то другой… Кто я вообще такая, чтобы идти на подобные жертвы ради искусства? Однако это очевидно. Когда я в своей жизни не шла на жертвы? Мне было всего семнадцать лет.
Впереди столько лет жизни. Будут у меня другие дома, будут! Все будет! А сейчас… мне надо делать только то, во что я верю. Киностудия «Сфинкс» находилась на верхнем этаже нового многоквартирного здания, в том месте, где улица Новы Швят переходит в Уяздовскую аллею. Войдя с улицы в парадную, мы на лифте поднимались на самый верх: киностудия находилась на уровне крыши. Все было настолько новым, что, когда мы начали работать над этим фильмом, краска еще не высохла… Огромное пустое пространство киностудии находилось под стеклянной крышей, чтобы максимально использовать дневной свет. Это было очень важно, потому что осветительной аппаратуры в студии практически не было.
В то время многие виды осветительных приборов еще были не усовершенствованы, да к тому же в военное время их трудно найти. Каждое утро у нас начиналось с одних и тех же страхов, с одних и тех же молитв: для съемок нужен солнечный день, безоблачное небо. В пасмурный день съемки отменялись. Условия работы в то время вовсе не имели того ореола гламура, которым позже оказались окружены почти все аспекты кинопроизводства. Артистические уборные, просто разделенные перегородками, отнюдь не походили на изысканные бунгало последующих лет. У работников киностудии еще не было тогда никакой специализации, а именно она впоследствии сделала процесс создания кино в Голливуде довольно однообразным и скучным. Наш кинофильм (в России он стал позже известен как «Раба страстей, раба порока») стал результатом коллективных усилий, и в ходе его создания каждый из нас делал все, что умел, а не исключительно то, что предусматривалось по контракту. Я не только была актрисой, не только переработала сценарий, но и сама гримировалась, делала костюмы и занималась постановкой танцевального эпизода. Никого не удивляло, что сам Герц порой расписывал сделанные им декорации или крутил ручку киносъемочной камеры. Для создания нужного настроения и аккомпанемента использовали граммофон.
Жизнь на киностудии в те бурные дни была проста и приносила много удовольствия. Лишь изредка кто-то устраивал темпераментную выходку или вдруг вспыхивала ссора: обычно же все были слишком заняты делом. Во всех смыслах это был наш кинофильм.
Мой рассказ сделался бы куда более драматичным, если бы я могла поведать о том, как долго пробивалась на экран, как трудно оказалось стать знаменитой в кино и что поначалу у меня были годы неудач… Но все случилось иначе. Фильм «Раба страстей, раба порока» пользовался огромным успехом, и я вдруг, всего в семнадцать лет[57], оказалась одной из ведущих актрис театра и кино в Польше. Герц тут же захотел подписать со мною долгосрочный контракт, в котором была указана грандиозная, как казалось в ту пору, сумма гонорара — двести пятьдесят рублей в неделю. Он уже видел себя невероятно значительным игроком на арене международного кинематографа со мною в качестве своей кинозвезды.
Кадр из фильма «Рождение нации», 1915
Но я не торопилась подписывать предложенный контракт, так как уже успела посмотреть новый американский фильм и благодаря этому поняла: нам понадобится еще много лет, прежде чем мы сможем достичь такого уровня. Это был фильм «Рождение нации»[58] Д. У. Гриффита[59]. Использование движущейся кинокамеры, красота крупных планов, когда удивительный «свет утра» окружал лик Лиллиан Гиш[60], создавая яркий ореол вокруг нее; панорамные сцены, проработка деталей, сложность сюжета — всего этого мы не могли бы создать ни в техническом, ни в финансовом плане…
Были, правда, и иные соображения, помимо чисто художественных, творческих, и именно из-за них я в результате решила подписать предложенный контракт. Война продолжала бушевать над нашими головами, и ситуация на фронтах менялась то в одну, то в другую сторону… Невозможно было предвидеть, когда что-то может затронуть и нас. Ходили слухи о назревавшей революции в России, о возможности вступлении Америки в войну на стороне Антанты, о серьезных проблемах на Западном фронте. Неуверенность в завтрашнем дне была столь велика, что я еще сильнее, чем прежде, желала бы видеть маму в большей безопасности, мечтала, чтобы она устроилась в собственном доме, подальше от центра города. Достигнуть этого можно было единственным способом — принять предложение «Сфинкса». Поэтому в тот же день, когда я подписала контракт с киностудией, я использовала выданный мне аванс как первый взнос за многоквартирный дом в районе Моко́тув.
Этот район находился к юго-западу от парка Лазе́нки. Сейчас это уже давно часть большой Варшавы, а в те годы там был пригород. Я записала дом на маму. Какой бы оборот ни приняли события, ей не пришлось бы больше бояться, что у нее нет крыши над головой. Столь важное решение я приняла самостоятельно. Рядом уже не было умудренного жизненным опытом Казимира Гулевича, который дал бы мне по-отцовски нужный совет. Когда я вспоминаю то время, мне самой кажется удивительным, что я осмелилась все это осуществить в таком юном возрасте, наверное, больше по собственному простодушию, чем из смелости. Несмотря на свои достижения, я оставалась во многом человеком весьма невинным, наивным, не имела понятия, какие подводные камни встречаются в жизни. Я так и не влюбилась ни в кого по-настоящему, вообще была домашним существом и, кроме нескольких месяцев в Закопа́не, всегда жила с мамой. Да