Зен поднялся, вернулся к лавке, улегся на нее, задышал ровно… А я вот не сразу заснула, все крутились в голове мысли о том, почему я, адекватная вроде девушка, согласилась спать на одной лежанке с огромным волком. Наверное, потому что тепло… и потому что Зен сказал, что это безопасно. Как ни странно, не верить словам этого мэнчи у меня нет причин.
Охоту пришлось отложить: повалил снег, началась вьюга. Зен стал мрачнее тучи; чем громче завывал снаружи ветер, тем больше хмурился желтоглазый. Треден тоже расстроился, повздыхал, но непогоду принял смиренно:
— Так боги пожелали.
«Очень удачно боги пожелали», — подумала я, пряча свое довольное лицо от мэнчи. Для меня-то такой поворот событий был как нельзя кстати: я знала, что птенцы вот-вот должны вылупиться из яиц. День-другой задержки, а лучше три могли только сыграли бы мне на руку. Если бы птенцы вылупились во время этой вьюги, то Зен опоздал бы, и не пришлось нам рисковать с кражей.
Естественно, мы остались у Тредена переждать «снегокалипсис», потому как от его дома до дома Зена пришлось бы идти по лесу и довольно далеко, а чтобы разгуливать по тайге во время бешеной метели нужно обладать особой придурью… или особой самоуверенностью.
Чтобы не сидеть без дела, Треден раздал задания: Зену он велел плести веревку, а мне — почистить котелок. Сам же принялся шуршать по полкам, чтобы обед приготовить; что-то знакомо зашуршало, заскрипело в его руках. Отвлекшись от своего занятия, я прищурилась и спросила:
— Это что у тебя, бумага в руках?
— Агась, бумага. Всучил приятель, мало ли, грит, пригодится.
— Треден… а можно я ее возьму?
— Зачем?
— Рисовать!
— Дык нечем… и нечего ее на пустяки переводить!
Мэнчи собрался запрятать бумагу подальше, но я уже была рядом и, жадно глазея на нее, канючила:
— Ну, пожалуйста, Треден! Дай мне уголек, я тебя нарисую!
— Не надо меня… этого, рисовать, — растерялся мэнчи, пряча бумагу за спину. — Угли ей еще подавай… Иди котелок чисти!
Я, конечно же, осталась на месте. Как я могла думать о котелке, когда уже настроилась на рисование? Мои пальцы уже словно ощущали шероховатую поверхность бумаги, и я уже мысленно видела набросок портрета Тредена. Мне очень захотелось заняться чем-то для своего удовольствия.
— Дай ей один лист, — встрял Зен. — Поглядим, какая из нее рисовальщица.
Треден выдал мне самый помятый, жесткий, желтовато-серый, довольно большой лист с таким видом, словно отрывает от сердца.
— А уголек? Мне бы еще заточить его!
— Сама ищи, — буркнул хозяин дома и отвернулся, чтобы спрятать бумагу. И снова меня выручил Зен: пока я стояла с растерянным видом, он достал откуда-то из ящика несколько угольков разной формы и вручил мне.
Воодушевление захватило меня; я села за стол, зажгла свечу (Треден недовольно закряхтел, но ничего не сказал), и начала творить. Заточив ножом, который попросила у Зена, угли, чтобы добиться более-менее подходящих краев для вычерчивания разной толщины штрихов, я стала корпеть над рисунком. Взявшись за набросок, я несколько раз поправляла несуществующие очки на переносице. Казалось бы, я давно уже избавилась от этой привычки в Ците и привыкла к «слепоте», но мышечная память — она такая. На работу я ходила в очках да и дома за планшетом тоже в очках работала; линзы у меня были для спорта и свиданий.
— Треден… а можешь подойти ближе? Мне надо видеть твое лицо.
— Отстань! — рявкнул бедный мэнчи, которого мое внимание нервировало. Он все еще думал, что я пытаюсь его задобрить и флиртую.
— Рисуй меня, — предложил Зен.
Почему бы и нет? Рисовать горшок или другую посуду неинтересно, как и свечу, а Млад сидит далеко, я его с такого расстояния вижу только как большую меховое нечто. Я попросила мэнчи сесть очень близко, так, чтобы на его лицо падал свет свечи, и принялась за работу.
…Вьюга ревела и стонала, свеча догорала, похлебка варилась, а на шероховатом грубом листе бумаги постепенно вырисовывалось моими стараниями лицо мужчины. Детали я старалась передать не фотографически точно, а подогнать под свое впечатление о Зене. Не знаю точно, за сколько я управилась: время не имеет значения в моменты вдохновения. Если бы не натурщик, притомившийся сидеть возле меня и не двигаться, я бы долго еще подправляла линии, размазывала пальцами тени, подправляла огрехи ногтем…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Все? — спросил Зен.
Я словно бы очнулась, и недоуменно посмотрела на него. Затем перевернула лист так, чтобы он мог оценить мои труды. Мы склонились к листу одновременно; Треден, приглядывающий за нами краем глаза, тоже подошел.
Набросок получился грязным и неаккуратным, так — угольная мазня, и наверняка вызвал бы у профессионала презрительный смешок… но все же эта «мазня» вобрала в себя саму суть Зена и так и фонила опасностью.
Темные волосы, падающие рваными прядями на лоб, брови, плечи, кривая ниточка шрама, спускающегося на скулу, большие глаза, узкое лицо с тенью щетины, полные губы… Странное дело: только нарисовав этот портретный набросок, я осознала, что Зен привлекателен. Со своим ростом, телосложением, хищным узким лицом и волчьими глазами он мог бы сделать прекрасную карьеру модели в моем мире…
— Я буду рисовать тебя еще, Зен, — сказала я тоном, не допускающим возражений. — Ты очень харАктерный натурщик.
Мэнчи ничего не ответил; он внимательно разглядывал набросок.
— Как тебе? — спросила я.
— Краси-и-иво, — ответил за него Треден, и, вклинившись между нами, потрогал пальцем края рисунка. — Надо ж — углем намалевала… Черным-черно все, а как будто ярко.
— Это тени все делают объемным, — объяснила я. — Зен, что молчишь?
— Значит, ты не солгала, сказав, что будешь рисовать мэзу… — задумчиво произнес он.
— Конечно, нет! — оскорбилась я. — Если у меня появятся пигменты, хорошая бумага и кисти, нарисую еще лучше. Я мастер! — добавила я, пользуясь моментом. Разумеется, насчет мастера я сильно преувеличила: у меня даже профессионального образования нет. Когда я поняла, что работа по специальности меня не устраивает (я маркетолог), то прошла курсы по графическому дизайну, посмотрела миллион уроков в интернете, прокачала скиллы рисования (я рисовала я всегда очень хорошо; спрашивается, почему сразу не пошла в художку?) и стала считать себя «дизайнером». Пустить пыль в глаза в моем случае точно лишним не будет.
— ЧуднО, — проговорил Зен, и, следуя примеру Тредена, коснулся рисунка пальцем — невесомо, как крыльев бабочки.
— Забирай, дарю, — сказала я. — Сохрани, в старости будешь смотреть на него и вспоминать, каким был.
— Я не доживу до старости, — отрезал Зен и отошел, оставив рисунок.
— Дурак, — бросил ему вслед Треден и сам аккуратно забрал «портрэт». — А меня нарисуешь, Ирина?
— Любой каприз за ваши деньги, — улыбнулась я, чувствуя, как просыпается в душе что-то светлое и радостное, словно я обрела что-то, что потеряла.
Мэнчи нахмурился и состроил обиженную мину. Я поспешила его успокоить:
— Брось дуться, Треден, я пошутила. Для тебя все бесплатно. Неси бумагу, запечатлим тебя на ней!
Тредена не пришлось упрашивать: мэнчи достал бумагу, зажег еще одну свечу, чтобы мне было светлее, и сел, куда я указала, не забыв перед этим наказать Зену, чтобы приглядывал за похлебкой.
Я снова принялась за работу… впрочем, за работу ли? Тред, в отличие от Зена, сидеть спокойно не мог, его так и подмывало наклониться поближе, чтобы увидеть, как я рисую. Я шикнула на него сердито несколько раз, а потом предложила:
— Хочешь, я тебе сказку попутно расскажу? Я много их знаю, часто племяшке чита… в общем, сказок я много знаю. Ты только сиди спокойно и не вертись.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Хочу! — возбужденно, как ребенок, ответил он, и глаза его заблестели.
— Это сказка про волка и лису, — начала я. — Жила лиса у волка в услуженье…
Мне легко удавались сразу два дела: рисовка и рассказ, при этом я еще и поглядывала в сторону Зена, для которого, по сути, сказку и рассказывала, чтобы намекнуть, как плохо эксплуатировать людей и чем это может кончиться.