Читать интересную книгу Сто поэтов начала столетия - Дмитрий Бак

Классические аристотелевские принципы подражания действительности то ли трещат по всем швам, то ли получают новое подтверждение. Мимесис не только не преображает жизни, он не отменяет ее автономного существования, реальность продолжает существовать и после акта творения художника, причем это ее бытие не ведает случившегося с нею преображения. Но все же в присутствии описания объект описания не может быть равен самому себе, обретает дополнительное зеркало, для рассматривания и обдумывания себя. Не два параллельных пересказа, но пересказ и предмет пересказа живут в одну сторону от границ жизни и небытия. Вот почему так привлекательно в стихах Геннадия Каневского сосуществование многоразличного, несовместимого, наличие параллельных историй – от бытовых до философских. Конечно, поэт и сам все о себе прекрасно понимает, однако его «филологические» декларации отменяют сами себя уже в заглавии

я люблю филологическую поэзиюя люблю филологическую критикуя люблю филологов(даже спал с некоторыми)это не шутка

способ их отношения к мируих абстрагирование от многих вещейкажущихся и мне неприятныминекая их внеположность суетевоспринимаются мною как род эскапизма

а я не знаю ничего на светепрекраснее эскапизма

нет я не филологнет я вообще никтоно я слушаю их беседыне понимая половины слови только догадываясь об их значениипо латинским корням…нефилологи несомненно со временем вымрутв ходе естественного отбораи я принимаю и приветствую этокак сто лет назад некто приветствовалгрядущих гуннов

в заключение данного сообщения заявляючто пишу его в здравом уме твердой памятинаходясь в москвена станции метро войковская

в этом тексте нет ирониив этом тексте нет сарказмав этом тексте нет двойного днаэто не трубка

[декларация 0 (ceci n'est pas une pipe)]

Понимающий поймет, что заглавие стихотворения отсылает к картине Магритта и к трактатам Фуко и Деррида, которые построены по риторической модели, отрицающей традиционную риторику рационального называния. Если Козьма Прутков призывает не верить видимой лжи (Если на клетке слона прочтешь надпись: буйвол, – не верь глазам своим), то Магритт восстает уже против кажущейся очевидности: если под изображением трубки видишь подпись это не трубка – необходимо усомниться не в верности подписи, но в самой постановке вопроса о верности изображения натуре. Невозможно ведь подобрать правильное содержание к подобной подписи – если следовать традиционной рациональности – на этой картинке могло бы быть изображен любой предмет, не являющийся трубкой (от сигареты до преданной любви), вернее говоря – все сразу предметы и объекты бытия, в своей совокупности трубкой не являющиеся. Не верь мне, потому что я пишу о том (и, главное, – так), что отменяет сам вопрос о вере и доверии.

Пойдем дальше: не только первоначальная целостность жизни совершенно автономна, не поддается отражению, художественному истолкованию, но верно и обратное: мимесис также автономен и независим от своего предмета: единожды освоенная словом, реальность воплощается в слово и интерпретацию без остатка. Если отставить в сторону, вынести за скобки мотив художественного отражения, получится еще радикальнее: субъект, обретший предикат, отныне утрачивает независимость, сводится к этому предикату безо всякого остатка.

небо для летчиков, море для моряков.ходят кругами, прикармливают войну.а до земли, между прочим, недалеко:шаг в глубину.

пой кирпичные своды, табачный дым.в образцах не смешивай глины слои.не давай на поругание свой хитин,строки свои.

помни: ты жил полмиллиона лет,проживешь и еще, раковина, трилобит,их расхожая смерть не поет тебеи не болит.

воздух – для ангелов, воду взял рыбнадзор –вон на моторке ночною летит совой.а позвонки земли, время и мезозой –для тебя одного.

Нет более воздуха без ангелов, неба без летчиков, а моря без моряков. Потому-то и существуют параллельно столь противоположные по своей сути явления, как война и ангельская чистота. Мыслимое – есть, возможное – воплотимо, доступное зрению – видимо, это не только и не просто новый извод платоновского учения об эйдосах, прообразах предметов и явлений, но и стихотворения Геннадия Каневского – точные, легкие, экономные. доступные и близкие очень разным читателям, даже тем, кто не слышит встроенного в них философского подтекста.

Многознание не только не научает уму, как говорили древние, оно может вполне оставаться за кадром, не мешая восприятию стихов, в которых, как уже сказано, нередко представлен и результат написания, и – сам процесс. Само нанизывание слов о том, что происходит в мире, не застит мира, более того, побуждает в этот мир пристальнее всмотреться.

если долго сидеть на берегу реки,мимо тебя проплывут твои живые друзья,моисей в корзине, ржавые тростники,пятая батарея, тусклая бирюза.

если долго стоять по пояс в воде –будут тебя искать, нету тебя нигде.проплывают звонки знакомым,проплывают их голоса:«видели отражение в зеркалах»,«слышали, как взвизгнули тормоза».

если медленно опуститься вниз,мимо тебя проплывет твоя тихая жизнь.только не закрывай глаза.только не закрывай глаза.

В отличие от многих сверстников и поэтов более молодого поколения, Геннадий Каневский не только не абсолютизирует драматичную безысходность жизни, состоящей из коллективных родовых травм, неизжитых комплексов и синдромов, но – сохраняя трезвость взгляда и будучи навсегда привитым от ложного идиллического пафоса – всерьез рассуждает о вполне традиционных «логоцентричных» ценностях, не перечеркнутых новейшими разысканиями в области философии языка.

на сосновой даче игра в лаптусын наркома в белом стоит цветухочет рыженькую вон ту

теплоход плывет по стеклянной рекедва гудка его два укола пиркемалый шрам на ее руке

машинист поет и уходит в рейсстарший мастер звонко стучит о рельспослезавтра его арест

человек идет вдоль проезжей любвина закат на левый берег невыон в тени своей головы

у собаки болиу кошки боли

у страны моей заживи

([пирке])

Как видим, пристрастие и стремление к традиции живет у Каневского в форме заклинания, заговора, и это только на первый взгляд кажется странным. Ведь, коль скоро, реальность слова равновелика жизни, но как же иначе, если не в слове, можно надеяться эту жизнь в позитивном смысле слова – заклясть, то есть поддержать ее витальность, сохранить здоровье, утолить человеческие печали.

Библиография

Провинциальная латынь. Симферополь: Автограф, 2001. 53 с.

Мир по Брайлю. СПб.: Геликон Плюс, 2004. 76 с.

[Стихи] // Новый берег. 2005. № 9.

Случайная жизнь // Знамя. 2006. № 4.

Коллекция за стеклом // Октябрь. 2006. № 5.

Как если бы. СПб.: Геликон Плюс, 2006. 98 с.

Стихи // Волга – XXI век. 2007. № 7–8.

[Стихи] // Новый Берег. 2008. № 19.

Небо для летчиков. М.: АРГО-РИСК, Книжное обозрение, 2008. 56 с. (Библиотека журнала «Воздух»).

«если долго сидеть на берегу реки…» и др. стихи // Волга. 2009. № 1–2.

[Стихи] // Новый берег. 2009. № 24.

Replay // Новый берег. 2009. № 25.

[12 декабря] и др. // Волга. 2010. № 7–8.

[харьков] и др. // Волга. 2011. № 5–6.

Перед началом ночи // Новый берег. 2011. № 34.

Ручьи города Киева // Новый мир. 2012. № 5.

Странное и откровенное // Октябрь. 2012. № 10.

«[говорят июнь]» // Волга. 2012. № 11–12.

Синагога в бомбоубещиже, или Ответ на незаданный вопрос // Новый мир. 2012. № 11.

Стихотворения // Новый берег. 2012. № 38.

Поражение Марса. N. Y.: Ailuros, 2012. 80 с.

Простенок миров // Новый мир. 2013. № 6.

Подземный флот // Октябрь. 2013. № 10.

«Чтобы по-настоящему возвыситься, умали себя» // Урал. 2014. № 8.

Без зазрения слов… // Урал. 2014. № 8.

Стихотворения // Новый берег. 2014. № 43.

Подземный флот. N. Y.: Ailuros, 2014. 77 с.

Светлана Кекова

или

«Не пугайся чудес, ибо их невозможно исчислить…»

Стихи Светланы Кековой узнаваемы с полузвука – традиционная ритмика, точная рифма, непременное соотнесение дольнего с божественным. На протяжении лет останавливает внимательного читателя (меня, например) даже не появившаяся некоторая однозвучность интонаций, но нечто иное, гораздо более существенное и, по гамбургскому счету, выходящее далеко за пределы стихотворчества Кековой. Речь о совместимости религиозного откровения, вероучительной проповеди со смысловым диапазоном светской поэзии. То, что рождается во глубине пустынных душ людей уверовавших, вопреки сомнению, при переводе на язык, внятный другим, нередко обращается в тютчевский «наружный шум». Верность, «правильность» нетождественны вере и праведности: