желал харкнуть или сплюнуть, к нему опешил один из евнухов и протягивал ему свой рукав, и он в него сплевывал; потом евнух вытирал его рот от мокроты. Факих вошел, а аския встретил его пожеланием благополучия, так что почти встал навстречу ему; но только аскии, когда сидят на своем троне в своих собраниях в пятницу или в день праздника, то ни к кому не встают, и никто не садится вместе с аскией на его трон. Потом аския велел удалить людей — и они были выведены, чтобы аския остался один с тем шейхом. И когда он с ним уединился, то встал к нему, неся в руке молитвенный коврик, расстелил его для факиха, усадил того на него, принес шейху подушку, поцеловал его руку и погладил ею свое лицо. Затем Ахмед ему рассказал о пребывании двух шейхов в гавани, а аския возрадовался им и возвеселился. Потом аския приказал аския-альфе Букару Ланбаро и хи-кою, чтобы они отправились туда, и велел оседлать двух лошадей и отвести их к шейхам, чтобы они поехали верхом на них, и [это] сделали. Он назначил им дом, в котором бы они остановились. А факих Ахмед остался у аскии, и они беседовали. И сказал ему факих Ахмед: “Я тебе поразился, когда вошел к тебе, и посчитал тебя только безумцем, порочным и бесстыдным, когда увидел, как ты отхаркиваешься в рукава рубах, а люди ради тебя носят прах на головах своих!” Аския рассмеялся и сказал: “Я не был безумен, я в своем уме. Однако я глава безумцев, порочных и возгордившихся; потому я и делаю себя самого безумным и напускаю на себя джинна ради их устрашения, чтобы они не посягали на права мусульман!”[270], /
115/ Потом аския велел принести ему трапезу и умолил факиха Ахмеда, чтобы он поел с ним ради Аллаха. Факих согласился. Но аския сделал три глотка, затем перестал, приказал привести своего коня и оседлать — и другую лошадь, для факиха Ахмеда, чтобы тот ехал верхом на ней. Ахмед отказался; ехать верхом и пошел с аскией пешком, пока они оба не пришли к жилищу шейхов, в котором аския повелел их поселить. И вошел факих Ахмед, потом вошел аския и склонился над головами шейхов, поцеловав их и приветствовав лучшим приветствием и почтением. И [так] — до конца рассказа, с огромным гостеприимством и посещением двух шейхов каждым вечером вплоть до их возвращения с дарами, которыми аския их снабдил.
Взгляни на его благодеяние и его уважение также [в случае] с факихом Ахмедом ибн Ахмедом ибн Омаром ибн Мухаммедом Акитом, дедом Сиди Ахмеда Баба ибн Ахмеда, из того, что упоминает сам Ахмед Баба в жизнеописании своего упомянутого родителя. Он говорит: когда заболел тот, т. е. упомянутый родитель его Ахмед, да помилует его Аллах, в Гао в одном из своих путешествий, великий государь аския Дауд приходил к нему вечерами, чтобы провести у него вечер, пока тот не выздоровел, — из уважения, согласно тому, что упоминает автор; я прочел то в “Кифайат ал-мухтадж”. Говорят, один из ученых прочел аскии слова Его, велик Он и славен: “Никогда не достигнете вы благочестия, пока не будете расходовать то, что любите”[271]. И попросил его аския дать их толкование, и тот их истолковал. А у аскии были кровная черная верховая лошадь и роскошная зеленая сусская рубаха. Он велел доставить лошадь, ее привели в совет, и аския сказал: “Нет в моей собственности коня, который был бы мне дороже этой лошади, а эту породу среди лошадей я люблю больше, чем все породы. И точно так же дорогая сусская зеленая рубаха для меня самая любимая из одежд!” — и подарил обе вещи прочитавшему и истолковавшему [стих]. Завершено.
А о Дауде есть [множество] рассказов относительно [его] доброты, но мы оставим большинство из них, боясь затягивания и многословия [рассказа]. Кадию ал-Акибу ибн Махмуду он каждый год посылал четыре тысячи сунну, дабы тот их распределял между бедными Томбукту. Он устроил сады для неимущих Томбукту, а в них было тридцать рабов. Название этих садов — “Сады бедных”.
В своих походах он был победоносен — а совершил он много походов /116/ и доходил до Сура-Бантамба. Однако он был тем, кто начал [получать] наследство воинов; он говорил, что они — его рабы. Раньше того [так] не было, и от воина наследовались только его лошадь, щит и дротик — и только, не более; что же касается взятия аскиями дочерей их воинов и превращения их в наложниц, то этот несчастный случай предшествовал времени его правления[272]. Все мы принадлежим Аллаху и к нему возвратимся.
Когда он сидел в своем совете, то всякий раз, как он желал сплюнуть, приходил человек и протягивал аскии свой рукав, а он сплевывал в него. А когда он ехал верхом, с ним шли два человека — одни из них, державший луку его седла, справа от него, а второй — слева от него, аския же клал свою правую руку на голову того, кто был справа от него, левую же — на голову того, кто слева от него. В том ему следовали его сыновья.
Он ушел с должности канфари в области Тендирмы на место аскии. А на пост канфари он назначил Касию; а тот был дьогорани[273]. В ней Касия оставался тринадцать лет, затем Дауд заменил его в достоинстве канфари его братом Йакубом, и тот в нем пробыл семнадцать лет, потом умер. И назначил ему аския преемником на посту канфари своего сына, Мухаммеда-Бедкан. Тот пробыл на нем четыре года. И по этому расчету была продолжительность правления Дауда тридцать три года, но говорят, и тридцать четыре с небольшим[274].
В том году — я имею в виду тридцать третий (год царствования] — аския Дауд по ошибке убил шерифа Мухаммеда ибн Мудьявира, сожалел об этом, раскаивался и боялся кары за то; потом несколько дней не переставал плакать, да помилует его Аллах. Затем он решился на постоянный пост, и опросил он одного из ученых своего времени — а это был Махмуд Дьябате, хатиб Гао, — [а также] альфу Кати, аския-альфу Букара-Ланбаро и шерифа Али ибн Ахмеда — и я присутствовал [при этом], [т. е.] кадий Исмаил Кати, — Гао-Закарийю ибн Ахмеда, друга Аллаха Ниа Дьявара, сына друга Аллаха Салиха Дьявара и Йусуфа ибн Мухаммеда Таля[275]/117/ о