сын продолжает постройку отца и укрепляет опоры стен его дома. И вот это — Сулейман, брат наш, который младший из нас годами. Если ты примешь решение о [посылке] отряда в [какую-нибудь] область страны неверных, то он не проведет в разлуке с тобой и этой ночи, как захватит добычей десять тысяч невольников или больше[257]. Аллах нас обогатил твоим существованием. Да продлит Аллах твою жизнь! Делай же, что желаешь, да вознаградит тебя Аллах благом и да дарует он тебе награду за то!” Затем сыновья вышли, и после их выхода /
106/старуха встала и сказала: “Тамала, тамала! Да сохранит тебя Аллах! Ведь люди немощные стоят только с опорой, что их поддерживает, и я сообщаю тебе, что моя опора — это Аллах, потом ты и тот, кто в этом дворце воцарится после тебя из потомков твоих и будет сидеть на твоем престоле после тебя. Но я обязательно буду доставлять тебе дань, ты меня за то будешь помнить: а именно — десять голов мыла в начале каждого года”. А аския Дауд ответил: “И я подобно тому доставлю тебе дань, которую ты от меня примешь в начале каждого года, из-за [моего] желания [снискать] снисхождение Аллаха и его прощение; а она — один целый брус [соли] и черное покрывало — ради Аллаха Всевышнего!” И тотчас же он повелел принести то, подарил ей обе вещи (т. е. брус соли и черное покрывало) и сказал: “Это моя дань. Возьми ее от меня в первый месяц зимы!” И старуха вышла со всеми своими сыновьями, внуками и правнуками.
Тогда аския обернулся к человеку из людей своих и сказал ему: “Посмотри среди этих рабов и приведи мне из них двадцать семь душ”. Ему их привели — и он их подарил аския-альфе Букару, и сказал: “Эти [рабы] — милостыня тебе от меня, ради Аллаха Всевышнего!” Затем выбрал из них [еще] двадцать семь и сказал: “Этих я дарю большой мечети”, послал их с гонцом к ее имаму, приказав тому, чтобы он их занял на службе мечети: женщины из их числа [пусть] ткут циновки мечети и ее ковры, а мужчины — некоторые из них [пусть] носят глину для нее, а [другие] пилят для нее лес. Посланный его ушел к имаму. Тогда аския отделил еще двадцать семь из рабов и сказал другому гонцу: “Отведи их также к имаму и скажи ему: ”Эти-де от меня милостыня ему: я их предназначил для моей будущей жизни, и пусть-де имам вымолит мне снисхождение и прощение"". Затем отказал двадцать семь [рабов] хатибу Мухаммеду Дьяките, хатибу Гао — и он же был кадием города. И тому, кто их передавал в руки хатиба, велел их разделить среди заслуживающих милостыню: либо самих рабов, либо их цену, — [дабы тот] продал бы их и раздал бы милостыню по цене их, если сочтет то /107/ наиболее верным. Затем — двадцать семь, которых он приказал дать тамошнему шерифу, коего звали шериф Али ибн Ахмед. А аския заметил: “Этих, ради Аллаха, пусть он поделит с шерифами — между собой самим, братьями и дочерьми его”. Впоследствии шерифы решили отпустить их всех и, когда освободили рабов, велели им уйти, в какие места те пожелают. Эти отпущенники — это ложные шерифы, которые о самих себе говорят то, чего нет у них. Что же касается местностей их обитания, то осели они в земле Керей-Гурма, некоторые — в Сай-Фулаири, некоторые же — в селении Куму[258].
Затем — [еще] двадцать семь. И аския сказал, для самого хатиба — и послал их тому.
Потом аския отделил от рабов сотню, позвал человека из своих слуг и сказал ему: “Отведи эту часть к кадию ал-Акибу и скажи ему, [пусть] купит мне у Аллаха рай за этих [рабов] и будет моим поверенным пред Аллахом в этой покупке. И пусть он разделит рабов между собой, своими домочадцами и потомками и теми, кто имеет право на что-либо из них!” Говорит передатчик: а эти сто — это корень, откуда пошли все, кто были в Томбукту из так называемых “габиби”[259].
А аския продолжал распределять рабов по числу в двадцать семь в тот вечер, пока не наступила закатная молитва, а в его доме не осталось ни одного [раба]. И уандо сказал ему: “Пришло и поднялось солнце — и меркнет, исчезает и уходит свет звезд. Ведь твоя щедрость и благородство твое затмили благородство Мисакуллаха и его щедрость. И сделал это Аллах очевидным до захода солнца. [Такова] разница между слоном и мышью!”. Затем аския призвал своего посланного, гари-тья Букара, упомянутого ранее, и велел ему возвратиться для доставки того, что там осталось из наследия Мусы-Сагансаро в виде коров, овец, лошадей и продовольствия. Говорит передатчик со слов своего деда, отца матери своей, а тот поклялся Аллахом, что из всего, что поступило аскии из этого наследства, он не взял и мискаля дурры /108/ и не потребовал себе ничего; напротив, он раздал милостыней все и не оставил в Гао дома, где были бы сирота или вдовы, без того чтобы в него ввести дойную корову или двух дойных коров или более. Он выделил из наследства муэдзинам мечетей Гао сто коров, приказал выдать им продовольствие и разделил его между бедняками и неимущими — [все], кроме лошадей, которых он распределил между своими воинами. Сестре кадия Хинди-Альфы он пожаловал тысячу голов мелкого скота — овец и коз[260]. Она сказала: “Да помилует Аллах аскию Дауда и тех, кто ему подобен!” Окончился рассказ об известных добрых качествах и благородстве его.
А из того, что передал я со слов дяди моего по матери (а он это передавал от своего отца, альфы Кати), [есть рассказ] о том, что алъфа Кати в один из годов явился к аскии Дауду в Гао. Тот его встретил с гостеприимным приветствием, очень ему обрадовался, угостил его трапезой для гостя, разместил и выказал ему почтение. И часто аския приходил к нему вечером, беседуя у него почти до [окончания] первой трети ночи. Говорит он: и призвал альфа Кати катиба аскии, Букара-Ланбаро. Тот пришел, и сказал ему альфа: “Хочу я послать тебя к аскии по нашей надобности!” Катиб ответил: “Я — посланец твой, вне сомнения!” Альфа ему сказал: “Скажи аскии, что я нуждаюсь; и обращаемся мы к нему с этим. Вот у меня четыре дочери и пятеро сыновей,