— Поднеси ему ведро, — кивнул на вола староста, — и мне тоже.
Староста черпал вино кружкой.
Вол сначала не стал пить. Пришлось его морду насильно сунуть в ведро. Он фыркал, гуляки смеялись, Бэрдыхан хохотал. Потом вол хлебнул хмельного, оглядел собравшихся, замычал.
— Не нравится! — сказал Митикэ. — Может, корчмарь развел вино водой больше, чем обычно?
Вол сам опустил голову в ведро и сразу выцедил почти половину.
— Посмотрим, кто упадет первым, — отдуваясь, сказал Бэрдыхан. — Не родился еще такой вол, который сможет со мной тягаться!
— Держите его, а то он начнет буянить! — крикнул Митикэ.
Несколько человек бросились было к Бэрдыхану, но Митикэ остановил их:
— Вола! Вола!
Животное действительно уже выказывало признаки опьянения, глаза у него горели, хвост щелкал, как кнут чабана, голова с кренделями рогов воинственно раскачивалась.
На вола накинули ярмо, веревкой привязали его к дубу. Теперь вол даже наклониться не мог к ведру, пришлось ему его подносить. Вторично наполнили ведро вином.
— Эх, мош Илие посмотрел бы на такое! — сказал Митикэ. — Он бы о Бэрдыхане потом сказки рассказывал. Вот привести бы его сюда… Да власти у старосты мало!
Бэрдыхан услышал эти слова, с трудом повернул голову:
— А вот возьму моша Илие да приведу сюда! Староста я или нет?!
Но после очередной кружки Бэрдыхан забыл обо всем на свете и только мычал, пугая захмелевшего вола.
Вол же вошел во вкус и, когда о нем забывали, требовательно мычал.
Все-таки староста доказал, что животному до него далеко — на дне ведра еще оставалось вино, когда передние ноги вола начали подгибаться, и он бы свалился, если бы не ярмо, привязанное к дубу. Вол был так пьян, что не мог даже мычать.
Митикэ подошел, отвязал веревку, и вол рухнул на землю.
Бэрдыхан продолжал допивать свое ведро. Глаза у старосты осовели, брюхо, казалось, раздулось еще больше, рука с кружкой уже с трудом находила рот.
Наконец в ведре почти не осталось вина.
— Все! — закричали зрители, а громче всех корчмарь. — Вот это староста! Ни у кого такого нет! Аи да Бэрдыхан! Митикэ! Фэникэ! Сыграйте самую лучшую песню в честь победителя!
Победитель, закрыв глаза, сполз со стула и, как лягушка, шлепнулся на порог.
— Гей, музыка! — вновь раздался клич.
Но музыка молчала. Гуляки удивленно поискали глазами братьев и обнаружили их на полу. Фэникэ спал, положив голову на пустой кувшин, а на его груди примостилась голова Митикэ.
— Э-э, да музыканты, кажется, время зря не теряли! — сказал корчмарь. — Ну, да я не в обиде: если бы не они, разве я продал бы сразу четыре ведра вина?
Корчмарь попросил помочь ему оттащить Бэрдыхана с порога, положить его рядом с братьями. Затем, перешагивая через спящего вола, зрители вышли на, улицу и разошлись по хатам.
Корчмарь запер дверь на засов, погасил лампу и пошел, пошатываясь от усталости, к себе в комнату.
Через несколько минут Митикэ поднял голову и осмотрелся. Яркая луна вырвалась сквозь маленькое оконце и освещала голову громогласно храпевшего старосты.
Фэникэ осторожно приподнялся и сел. Луна освещала брата, сидевшего на корточках возле старосты.
Митикэ приложил палец к губам, прислушался, махнул рукой с досады: храп Бэрдыхана заглушал все звуки.
Фэникэ, поднатужившись, перевернул Бэрдыхана лицом вниз. Храп прекратился.
Тогда только стал слышен храп из другой, комнаты — это спал корчмарь.
— Не хватало еще, чтобы вол захрапел, — прошептал Митикэ. — Ну, пойдем!
Он, ловко лавируя в темноте меж столов и скамеек, подошел к выходу, сдвинул засов. Снова прислушался, распахнул дверь. Сразу стало светлее — улица была наполнена призрачным лунным светом. Вол, словно большой серый камень, лежал у порога.
— Вот когда лунатикам хорошо! — громко прошептал Фэникэ.
Митикэ пригрозил ему кулаком:
— Тише!
Фэникэ снял с Бэрдыхана пояс, взял его шапку.
Затем братья один за другим вышли из корчмы. Стараясь держаться в тени хат и деревьев, подобрались к дому старосты. Караульный полицейский, зябко поводя плечами, ходил от крыльца к окну и обратно, придерживая болтающуюся на боку саблю.
Фэникэ встал за углом хаты. Когда полицейский показался из-за угла, то Фэникэ спокойно стукнул его кулаком по подбородку. Полицейский, лязгнув челюстью, отлетел к стене.
Митикэ приложил ухо к груди упавшего. Сердце билось.
— Чуть не убил, медведь! — прошептал Митикэ.
— А разве с такими нежными челюстями можно поступать в полицейские? — удивился Фэникэ.
Митикэ связал полицейскому руки и ноги разорванным пополам поясом старосты, воткнул ему в рот Бэрдыханову кучму. Потом оттащил полицейского поглубже в кусты — чтобы не сразу нашли.
— Пошли, — скомандовал Митикэ.
Тем же путем братья вернулись в корчму. Там было все по-прежнему спокойно. Храпел корчмарь, спали вол и староста.
Фэникэ поднял Бэрдыхана, а Митикэ подхватил его с другой стороны. Вывести толстопузого из корчмы так тихо, чтобы он не задел ни одного стола или скамейки, было очень трудно. Братья даже взмокли от напряжения.
Староста и в стоячем положении продолжал спать, даже вновь начал похрапывать. Фэникэ снял с вола ярмо, накинул его на себя — чтоб удобнее было нести.
По дороге несколько раз пришлось останавливаться — Митикэ с трудом переводил дух.
Вот, наконец, и дом старосты. Фэникэ, придерживая похрапывающего Бэрдыхана, встал возле крыльца. Митикэ пошел в кусты проверить лежащего там полицейского. Тот все еще был без сознания. Митикэ снял с него портупею с саблей в ножнах, вернулся к хате, надел саблю на спящего старосту.
— Стучи! — сказал Фэникэ.
Митикэ снял ярмо с брата, подошел к окну, громко постучал и присел на землю. Подождал, потом еще раз стукнул.
Кто-то зашевелился в хате.
— Что такое? — послышался грозный окрик.
— Да вот, человече, стучат в окошко, — послышался голос моша Илие.
Митикэ подбежал к двери.
Дверь приоткрылась, и в нее высунулась голова полицейского.
— Ау! — замогильным голосом сказал Фэникэ и взмахнул рукой спящего старосты.
В тот же момент Митикэ нанес ярмом удар по голове полицейского.
— А-а-а! — заорал полицейский.
Дверь, которую он держал, распахнулась, он, оглушенный, вывалился на крыльцо, раскинув руки и ноги.
— Бросай! — скомандовал Митикэ.
Фэникэ подтащил старосту и бросил его на полицейского. Бэрдыхан сразу же победоносно захрапел. Митикэ вложил ярмо в его пухлую руку.
— Идем! — делая шаг к двери, сказал Митикэ.
Но братья не успели войти в дом.
— Стой! — раздался крик на улице. — Кажись, тут!
Митикэ и Фэникэ юркнули в тень кустов, затем через сад к большому каштану, а оттуда — в густую тень дуба, что стоял как раз напротив корчмы.
Улица была по-прежнему ярко освещена луной, и братья хорошо видели все, что на ней происходило. Трое полицейских сопровождали троих арестантов. Шествие остановилось возле соседней хаты, не доходя шагов двадцати до дома старосты. Один из полицейских пошел к хате, но вернулся и сказал:
— Нет, дальше.
Поравнявшись с домом старосты, идущий впереди — видимо, старший из конвойных — приказал:
— Стой! Кажись, точно тут! Эй… Ого! Стрелять буду! Вставай!
И он действительно, с испуга верно, выстрелил в воздух.
Затем полицейские, забыв о своих арестантах, бросились к дому.
…Митикэ и Фэникэ вернулись в корчму, оставили дверь открытой, легли на пол и приняли прежние позы.
Шум и крики на улице разбудили корчмаря.
Он босой выскочил в нижней рубахе в корчму, увидел распахнутую дверь, кинулся к ней и споткнулся о спящих братьев.
— Черт возьми, музыканты тут… А где староста? Когда корчмарь выскочил на улицу, к дому Бэрдыхана уже собрался народ.
На рассвете жаждущий похмелья вол, жалобно мыча, бродил вокруг корчмы. На вола никто не обращал внимания, хотя в корчму, несмотря на ранний час, собралось много народу — такого давно уже не случалось в селе.
Но ведь и таких событий в Бужоре никогда не случалось: староста подрался с полицейскими, пытаясь пробраться к мошу Илие! Где это видано! И полицейский прямо сказал: староста ударил его ярмом по голове! Вот ярмо, а вот шишка на голове — все доказательства налицо. Второй полицейский чуть не удушен… Еще вечером — ведь все слышали! — староста грозился привести моша Илие в корчму!
Корчма жужжала, как улей: столько новостей сразу! Сам староста бунт учинил, — кто бы мог подумать! Вот что вино творит с человеком!
— Эй, музыканты! — расталкивали спящих братьев посетители. — Проснитесь! Вы ж одни еще ничего не знаете! А в Бужоре такие дела!
Когда братья проснулись, то корчма была пуста.