— Вы бездельники! — закричал корчмарь. — Скажите спасибо, что я вас мамалыгой кормлю! Плачинту им подавай! Может, стерляди дунайской захотели!
— Ты хочешь стерлядки, Тындалэ? — спросил Митикэ.
— Ах! — с таким аппетитом вздохнул Фэникэ — Тындалэ, что все, кто стоял рядом, проглотили слюнки. — Жареная рыбка! А что может быть лучше куска жареного мяса?
— Кусок жареного мяса с луковой подливкой! — уточнил Митикэ.
— Попробуй не накорми нас хорошенько, корчмарь! — грозно крикнул Фэникэ. — Ты раскаешься в своей жадности.
— Ну вас! — отмахнулся корчмарь. — Что я — повар? Да такой обед и не по вашему карману!
— Мы заплатим! Верно? — подмигнул брату Митикэ.
— Сколько спросишь! — И Фэникэ сложил ладони так, словно внутри них были монеты. — Слышишь? Звенят, дорогие мои!
— Подкорми их, корчмарь, — сказал один из крестьян. — Они же тебе помогают деньги зарабатывать!
— Они сумеют заплатить! — поддержал пожилой крестьянин с длинной трубкой. — Сыновья Иона Чорбэ все в отца, — а он всегда держал свое слово!
— Полкарбована — и я накормлю вас рыбой и жареным мясом! — сказал корчмарь.
— Иди и скорее возвращайся с едой! — крикнул Митикэ. — Если опоздаешь — найдешь здесь двух мертвецов, скончавшихся от голода!
— Здорово вы раззадорили нашего скупца! — засмеялся кто-то из зрителей.
— Еще больше я раззадорил свой аппетит! — жалобно молвил Фэникэ. — Я, помню, съедал целого медведя. Жарил его в собственном соку. Он хрустел, как поросеночек.
— Как же ты поймал медведя, Тындалэ? — спросил Митикэ.
— Это длинная история, — ответил Фэникэ — Тындалэ, — и тебе, Пэкалэ, ее не понять — ты никогда не охотился. Дело было в Кодрах. Я много повидал на своем веку, но такое видел в первый раз. На обочине лесной дороги лежит громадный медведь. Когти, как серпы. Ну, говорю я себе, Тындалэ, держись. Если таким когтем медведь заденет — лежать тебе в сырой земле. Как быть? Я подхожу, вынимаю нож и отрезаю один за одним у медведя все когти! После этого, сами понимаете, зверя можно было брать голыми руками…
— Это замечательно, Тындалэ! — воскликнул Пэкалэ. — Но ты, по-моему, поступил все же как неопытный охотник.
— Я? — возмутился Тындалэ. — Ложись, я тебе сейчас срежу все ногти, и ты увидишь, как нож играет в моей руке!
— Нет, Тындалэ, я бы начинал не с когтей. Когда имеешь дело с медведем, то прежде всего нужно отрубить ему голову!
— Так разве я виноват, что у того медведя голова уже была кем-то отрублена? — развел руками Фэникэ — Тындалэ.
Пока посетители корчмы и собравшиеся вокруг селяне вспоминали шутки-похождения Пэкалэ и Тындалэ, корчмарь принес мясо и рыбу.
— Я держу свое слово, — сказал корчмарь, — посмотрим, как вы его сдержите!
— Если думаете, что своими разговорами можете испортить нам аппетит, — сказал Митикэ, — так зря. Когда я вас слушаю, мне хочется есть еще больше! У вас аппетитный голос!
Корчмарь замолчал. Черт их разберёт, этих братьев, — когда они шутят, когда говорят всерьез!
— Уф-ф! — откинулся к стене Митикэ, когда опустели оба блюда. — Я, кажется, наелся. А ты?
— Я еще не разобрался, — ответил брат.
— Платите деньги! — сказал корчмарь, и шум вокруг сразу же стих: что же теперь придумают эти чудаки, братья Чорбэ? Неужели торгаш сумеет обмануть их? Мало того, что заставил парней на себя работать, да еще деньги с них сдерет! И откуда братья-бедняки возьмут полкарбована?
— Скажите, а сколько штрафа присуждают сейчас за драку? — спросил Митикэ.
Корчмарь недоуменно пожал плечами.
— Ну, вот вы изобьете кого-нибудь, — пояснил Фэникэ, — а он потащит вас к судье. Что вам за это будет?
— У нас драки судом не кончаются, — произнес пожилой крестьянин с длинной трубкой. — Вот разве в прошлом году на Петров день большой шум поднялся… Бэрдыхан подрался с писарем. Писарь старосту так расписал — посмотреть любо-дорого. Помните? К мировому судье ходили. Писарю штраф вышел — один карбован.
— Рубль, значит, — уточнил Митикэ. — Но это за избиение старосты. А вот если корчмарь изобьет меня — это полкарбована, не больше. Сколько же мы тебе должны, корчмарь?
— Как договаривались, — ответил корчмарь.
— Так ударь меня хорошенько, — предложил Митикэ, — к судье я тебя не потащу, и мы будем в расчете!
— Ох и чудак же этот Митикэ! — ахнул кто-то.
— Бить я тебя не буду, а деньги ты мне заплатишь! — закипятился корчмарь. — Это же грабеж, люди добрые!
— Вы не желаете с нами договариваться? — рассердился Митикэ. — Так дело не пойдет! Если вы скажете еще хоть одно слово насчет денег, то мы заставим вас бегать!
— Да, как зайца! — спокойно произнес Фэникэ. — По всему селу.
— Меня? Я не буду бегать! — сел на лавку корчмарь. — Вы можете хоть на голове ходить, а не заставите меня бегать по селу! Я никогда не бегал. Только в детстве.
— Ну, так вспомните молодые годы. Спорим на полкарбована. — Митикэ протянул руку корчмарю.
— За вами уже карбован! — ударив по руке ладонью, закричал корчмарь. — Все — свидетели.
— А может быть, мы в расчете? — усмехнулся Митикэ и подмигнул брату. — Фэникэ!
И не успел корчмарь рта раскрыть, как братьев словно ветром сдуло — в один миг они очутились за дверью на улице.
— Лови ветра в поле! — закричали крестьяне. — Поймай коня в степи! Плакали твои денежки!
Корчмарь выскочил за братьями на улицу. Митикэ неторопливо бежал впереди, косолапый Фэникэ — чуть сзади.
— Лови! Держи! — истошным голосом заорал корчмарь и бросился в погоню.
Так они и бежали — Митикэ, Фзникэ, а за ними корчмарь.
Ребятишки, потешаясь, резвились вокруг, то обгоняя бегунов, то отставая.
— Мэй, мэй! — кричали они. — Рысью!
Родное село братья знали не хуже корчмаря, поэтому, попетляв меж хат, они снова выбежали на улицу, взяв направление на корчму.
Корчмарь схватился за грудь, ноги у него задрожали, он сел на камень возле какой-то хаты.
Братья остановились. Тотчас же набежали ребята, за ними взрослые.
Корчмарь отдышался, встал.
— Вы проиграли, — весело сказал Митикэ. — Заставили мы вас побегать по селу, как зайца, а? Скажите спасибо — такая прогулка стоит полкарбована!
— Кто свяжется с Чорбэ, тот останется без похлебки![11] — зло сказал корчмарь. — Давнишняя поговорка нашего села! Горе тому, кто ее забыл!
— Проиграл честно, чего же сердиться, — произнес пожилой крестьянин с длинной трубкой. — А братья — в отца! Чудаки!
И все двинулись к корчме.
Навстречу, скрипя колесами, двигалась повозка, запряженная двумя волами.
Левый вол угрюмо свесил голову, едва передвигал ноги.
— Это же наш друг! — похлопал вола по морде Митикэ. — Вчерашний соперник Бэрдыхана! Соскучился по хозяину? Хочешь еще раз встретиться с ним, чокнуться ведрами?
— Жена старосты вдогонку муженьку карету посылает! — сказал кто-то из крестьян.
— Чтобы ноженьки его не притомились!
— А то еще похудеет, не дай бог!
— Эй, бадя, — спросил Фэникэ батрака, сидящего на каруце, — сколько окороков везешь для хозяина? Ведь и полицейских кормить надо — они своего не упустят!
Батрак не отвечал, спокойно посматривая вокруг.
— Захватишь нас, бадя? — спросил Митикэ. — Нам в город нужно, как раз по пути.
Батрак, поджав губы, продолжал играть в молчанку. — Молчание — согласие, — усмехнулся Фэникэ. — Так, я сяду, а ты, Митикэ, сбегай возьми-ка наш мешок в корчме!
Фэникэ изловчился и вскочил на каруцу. Колеса жалобно скрипнули. Волы медленно побрели вдоль улицы.
Митикэ вбежал в корчму, схватил вещи. Оглядел земляков;
До свидания, люди добрые. Еще свидимся! Остались бы еще на вечерок! — хмуро сказал корчмарь. — Поиграли бы, спели! Ведь еще не отработали своей еды…
— Гость — как воздух, — вздохнул Митикэ, — если воздух войдет и не выйдет — человек умирает. Спасибо на добром слове! Век не забудем вашей щедрости!
И он выбежал из корчмы.
Облако в конце улицы скрывало каруцу. Волы шли не спеша, и Митикэ без особого труда догнал их. Бросил мешок в телегу, уселся рядом с Фэникэ.
Батрак только покосился на нового пассажира, но ничего не сказал.
Село кончилось, началась степь.
РАССКАЗ О ТОМ, КАК ПРИЯТНО ШАГАТЬ
ПО ПЫЛЬНОЙ ДОРОГЕ ПОД ПАЛЯЩИМ СОЛНЦЕМ
— Берегись волка в зимней степи, купца — в лавке, помещика — в твоей хате, а глупца — всегда и везде!
Из разговоров Пэкалэ и Тындалэ
Охраняемая шеренгами тополей, дорога упиралась в край неба. Сначала по обе ее стороны шли поля. Потом исчезли деревья, посевы и начались степь, пыль и солнце. Иногда от дороги убегала стежка, где-то в стороне слышалось воркование ручья. Изредка встречались дубы-бирюки, одиноко и гордо стоящие на обочине, словно великаны, сошедшие с дороги отдохнуть. Но чаще всего нарушали однообразие степной природы запыленные кресты, обильно натыканные вдоль дороги.