— Так, — удрученно вздохнул Костикэ.
— Так вот, слушай, друг. — И Митикэ наклонился к его уху.
…Длинноголовый полицейский бродил среди толпы, высматривая кого-нибудь из сбежавших. Да разве усмотришь кого нужно, если все одеты почти в одинаковые островерхие смушковые шапки, у всех одного покроя жакеты, белые рубахи!
И вдруг прямо перед собой, за двумя телегами, он увидел тех самых парней — косолапого, толстого, и юркого, смешливого, — которые тогда выскользнули у него из рук.
Через две телеги не перескочишь — пришлось идти в обход, крадучись, чтобы не спугнуть.
А парни, словно ничего не замечая, выбирались из толчеи базара к цыганским шатрам.
«В степь идут, не иначе, — сообразил длинноголовый, — а как за ними следить? В степи, как на ладошке, все видно…»
Подумав немного, полицейский решил обогнуть табор с другой стороны — чтобы задержать парней в тот момент, когда они окажутся в степи одни.
Длинноголовый бодро обежал цыганское поселение и вышел в степь. Отойдя шагов на двадцать, он залег в маленькой ложбине, словно возданной для укрытия.
Вот парни показались из-за шатров. Озираются… Значит, боятся погони! Потом успокоились, пошли… Ближе… ближе…
— Стой! Не уйдешь! — длинноголовый выскочил во весь рост из ямы.
Парни будто онемели от испуга. Длинноголовый подошел к ним, схватил их за плечи, повернул лицом к базару;
— А ну, пошли! Да не сопротивля…
Договорить ему не удалось: парни опрокинули полицейского на землю; Фэникэ сел ему на ноги, Митикэ ухватился за руки.
— Здесь его закопаем, — сказал Митикэ, — или в степь унесем?
— Чего возиться? Здесь! — высоким тенорком проговорил Фэникэ.
— За что? — завизжал длинноголовый. — Я же ничего… Я же согласно приказу… А мне что — идите куда хотите.
— Может, отпустим? — сказал Фэникэ. — Чтобы греха на душу не брать, а?
— Отпустите, зачем я вам! — попросил полицейский.
— Еда у тебя есть какая-нибудь? — спросил Фэникэ.
— Нашел время! — прикрикнул Митикэ, прислушиваясь.
Цыгане-музыканты на площадке под навесом старались вовсю. Вдруг музыка затихла.
— Кажется, сейчас начнется, — сказал Фэникэ.
— Отпустите, господа хорошие… — хныкал полицейский.
— Мы в монастыре Каприяновом обет дали, — сказал Митикэ. — что каждый, кто захочет причинить нам зло, умрет. Ты хотел нас арестовать. Значит, смерть тебе! Вставай, иди к кургану. Не шевелись — иначе два ножа вопьются в твою спину!
Полицейский встал, ему сзади связали руки, и он послушно побрел к кургану. В его длинной, как дыня, голове роились планы побега и спасения жизни. Может, выдать этим странным парням все тайны урядника? И откуда тот вчера привез воз сена, и как он торгует подковами? Но хватит этого для спасения жизни? Пожалуй, нужно думать о побеге. Косолапый, видно, бегун плохой… А вот второй… И ножи у них.
— Не оглядываться! — раздался голос. — Стой. Молчи.
Снова заиграл оркестр — значит, кони уже пошли.
— Иди! Прямо к кургану!
Полицейский пошевелил кистями рук — эх, даже связать-то как следует не умеют! Вот если бы он им связал — тогда… Впрочем, это же хорошо: узел распускается… Ага! Косолапый пропал куда-то. Вот уже курган, сейчас руки будут свободны, ну, господи помилуй…
Длинноголовый одним усилием вырвал руки из пут и резко обернулся.
Перед ним стоял только один худощавый парень. В руке он держал пистолет.
— Прощайся с белым светом! — прошептал парень.
— А-а-а! — завопил полицейский и бросился бежать за курган, размахивая руками и крича во все горло.
…Цыгане-музыканты играли, по-прежнему не вынимая изо рта отчаянно дымящихся трубок, и над оркестром стоял столб дыма, словно это горел костер, в который насыпали серых листьев.
— Дамы и господа, минуточку внимания! — закричал распорядитель. — Начинаем скачки! В них вместе с нашими известными наездниками принимают участие и крестьяне! Ведь каждому известно, что в наших краях помещик и крестьянин — лучшие друзья! Пусть победит быстрейший!
Раздался пистолетный выстрел, и кони ринулись вперед. Вдали синел курган — половина дистанции.
Музыка заиграла, музыканты от волнения задымили еще сильнее.
Кони шли дружно, сбившись в кучу. Только вороной скакун, на котором сидел крестьянский паренек, отстал от всех шагов на двадцать.
Дамы кричали, размахивая зонтиками — словно их кавалеры и кони, скачущие в степи, могли слышать своих поклонниц.
— Мургул! Мургул!
— Ройбу, Ройбу!
— Сур! Вперед!
— Албу, Албу!
Неожиданное «а-а-ах» раздалось в публике. Все увидели, как из-за кургана навстречу всадникам выбежал полицейский. Он крутил руками, как мельница крыльями, рот его был разинут в истошном крике. Кони, идущие первыми, встали на дыбы. Один из всадников не удержался, свалился на землю. Полицейский заметался. Скакуны, идущие сзади, налетели на остановившихся, свернули в степь, закружили. Лишь скачущий последним парень на вороном жеребце ловко объехал кучу людей и лошадей, на хорошем аллюре обогнул курган. Вторую половину гонки — обратный путь — вороной жеребец начал первым. Лишь шагах в сорока за ним мчались пять-шесть всадников.
Судьба приза была решена: догнать паренька никто не мог.
Дамы и господа растерянно молчали, когда вороной жеребец первым пронесся мимо финишного флага.
Цыгане выколотили пепел из трубок, вновь наполнили их табаком и заиграли в честь победителя.
Два всадника приволокли виновника происшествия-полицейского.
— Как ты попал туда, болван? — спросил его лиловый от бешенства генерал Коростяну.
— Меня пытались расстрелять, но я совершил побег! — отрапортовал полицейский, прикладывая руку к воображаемому козырьку — фуражку он потерял возле кургана.
— Сумасшедший! — изрек генерал.
— Никак нет, ваше высокопревосходительство! — гаркнул полицейский. — Меня хотели расстрелять Пэкалэ и Тындалэ!
Генерал осовело поглядел на длинноголового полицейского, державшего руку у виска.
— Пока в полиции держат таких оболтусов, — гаркнул генерал, — у нас всегда будут беспорядки! Если этот олух останется на своей должности хоть минуту, я буду жаловаться губернатору.
— Не извольте беспокоиться, генерал, — заверил Коростяну сидящий рядом господин в штатском, — вы его больше не увидите, этого несчастного. И не только вы… — добавил господин многозначительно. — Он отсюда поедет прямо в мою больницу…
— Но я же… я же… я в полном уме и здравой памяти— завопил длинноголовый. — Я не хочу в сумасшедший дом!
Вечер спустился на степь.
Получив приз, давно уже ускакал в свое село Костикэ так и забывший в суматохе о том, что ему еще причитается поцелуй помещичьей дочки.
Трое старых актеров и Митикэ с Фэникэ сидели у цыгана в кузнице. Угасал горн, и отблески алых углей играли на потолке и стенах, как рябь на воде.
— Трудно стало работать — старость подходит, — сказал маленький старичок, который изображал солдата в сценке повешения Тындалэ.
— Нам, случается, публика кричит, — сказал второй актер, — вы не Пэкалэ, а дедушка Пэкалэ!
— Да, нехорошо получается, — поддакнул третий актер.
— Вот вы, молодые люди, — сказал маленький старичок, — вы же ловко сегодня исполнили сценку Пэкалэ и Тындалэ! А трюк с полицейским — это же прелесть! Это пугало принял ваш най, Митикэ, за пистолет! Вот уж воистину у страха глаза велики!
— Почему бы вам, братья, — молвил второй актер, — не становиться иногда Тындалэ и Пэкалэ? Вы же хотите помогать людям. Разве это не помощь?
— Подумаешь, — усмехнулся Фэникэ, — помощь! Тындалэ и Пэкалэ представлять! Вот если бы…
— А ты помнишь песню отца? — спросил Митикэ. — «Горе бежит от улыбки, беда приходит в обнимку со скукой»?
— Разве улыбка — плохой подарок? — подхватил маленький старичок. — Этот подарок у вас примет любой человек — и стар и млад.
— И спасибо скажут, — убежденно произнес второй актер.
— Большое дело, — задумался Митикэ. — Нужно попробовать. Не знаю, выйдет ли.
— Отчего и не попробовать, — косясь на цыгана-кузнеца, который аппетитно хрустел кукурузным початком, сказал Фэникэ. — Только, я думаю, не получится… А так, пожалуй, на мамалыгу заработать можно. Ну, пора и поспать. Во сне есть не так сильно хочется.
— Кто это сказал, Фэникэ, — хитро взглянул на брата Митикэ, — что нужно «нести веселье людям»?
— Кто, кто… Мош Илие. Что ж, я не помню?
— Вы знаете моша Илие? — заволновался маленький старичок. — Великого копача?
— Он был большим другом нашего отца и сейчас наш большой друг, — сказал гордо Митикэ.
— Да, — актер задумался. — Сегодня день был какой-то странный… Я забыл про моша Илие.