Читать интересную книгу Второе дыхание - Александр Зеленов

Материна постель оказалась разворошенной, а Юлия Ильинична стояла возле, выворачивая и осматривая карманы заношенной одежонки, что лежала у матери в головах.

Вечером того же дня, собравшись с духом, он высказал жене все, что думал о ней. Высказал резко и прямо.

Юлия Ильинична расплакалась.

Она плакала горько и, как показалось, искренне, уверяя, что и в мыслях своих не держала того, что он ей пытается приписать. А вот сама она уже давно замечает, что ее здесь просто не любят, что она им, Ляминым, не ко двору...

Что же, она готова уехать, уедет хоть завтра, только ему, ее мужу, должно быть стыдно. Стыдно опускаться до таких вот подозрений и так плохо думать о собственной жене!..

Петр Петрович чувствовал себя неловко и под конец ее объяснений уже раскаивался. Вероятно, жена у него не так уж плоха. Скорее всего он сам перехватил через край в этой своей подозрительности. И вот, чтобы не нарушить согласия в семье, он снова пошел на компромисс.

Компромисс!

Когда-то, студентом еще, ехал он домой на каникулы в общем вагоне и оказался свидетелем досужего дорожного разговора на тему «Что такое семейная жизнь». Вот тогда-то и довелось услышать впервые фразу, что семейная жизнь — это не что иное, как цепь компромиссов.

Фраза показалась пошловатой, исполненной той расхожей обывательской мудрости, которую он презирал в душе. Но с годами, чем старше он становился, тем все более убеждался в ее «глубине» и истинности. Собственно, всю свою женатую жизнь он только и делал, что шел с женою на компромиссы. С женой и собственной совестью. Так было почти всегда. Но до каких же пор может оно продолжаться?! И где та грань, за которой кончаются честность, порядочность? Неужели он уже перешел ее, эту грань? А если нет, то как же тогда расценивать собственную его подозрительность во всей этой глупой и пошлой истории с пропавшими деньгами?!

Нет, надо кончать со своим слабодушием! К черту!

...Всю свою жизнь он к чему-то стремился. Стремился к большому, возвышенному. Долгое время стремление это жило в нем как бы подспудно, ну, а потом...

Как-то ему довелось услышать такие стихи:

Есть у каждого свой,           пусть не взятый до времени                 Зимний, —Но каждый уверен,           что он этот Зимний                 возьмет!

Есть ли у него, у Лямина, свой Зимний?

Да, есть.

Собственно, всю свою сознательную жизнь он только и делал, что готовился взять свой Зимний. Учился, воевал, работал, снова учился, сам теперь учит других.

И всегда почему-то думалось, что самое главное дело жизни еще не сделано, что оно у него — впереди. Но вот скоро стукнет уже пятьдесят, давно наступило время оценить себя самого и собственные возможности, выяснить беспристрастно, где пустые мечтания, а где — реальность.

Зимний для него — и ведь не столь уж давно! — заключался не в том, что́ он сам, Лямин, возьмет от людей, а в том, что́ он сам способен дать людям. Ведь человечество, собственно, потому и живет, и развивается, что каждое поколение людей оставляет последующим приумноженные богатства, не только материальные, но и духовные. А что персонально он, Лямин, проживший почти полвека на этой земле, даст, что оставит он людям? Свою кооперативную квартиру? Модерновую мебель? Все эти пошлые тряпки жены?!

Неужели он жизнь свою прожил напрасно, разбазарил по пустякам? Обидно же, черт возьми! Обидно — и несправедливо! Ведь он-то ставил перед собою совершенно иную цель...

В последнее время его все чаще посещала мысль бросить все — квартиру, жену — и уйти. Хотя бы к той же Ларисе Сомовой, прежней своей подруге. Он знал: Лариса окончила аспирантуру, защитилась и преподавала. Она — доцент. Живет одиноко, замуж так и не вышла. Он, Лямин, даже и телефон ее знает. Стоит только снять трубку — и...

Но он почему-то не делает этого.

Почему?

Потому, что ему уже жаль оставлять благоустроенную квартиру, в которую вложено столько его усилий, средств, потрачено столько времени. Да и боязно как-то менять в его возрасте ставший таким привычным образ жизни и начинать все заново.

Мешает еще и чувство ответственности перед семьей, особенно перед сыном. Оставь его одного с женой — и может он вырасти паразитом.

Была и еще причина, в силу которой он не решался идти на разрыв. Эта причина — трусость. Да, трусость! Он, Петр Петрович, боится огласки, скандала, который поднимет жена. А она его, этот скандал, поднимет. Она побежит в партбюро, в партком, в ректорат, перебуторит весь институт, с криками, что муж ее разрушает здоровую, крепкую советскую семью, — словом, не пожалеет ничего, не остановится ни перед чем, чтобы облить его грязью. И тогда поди докажи, что ты не верблюд! Тогда — прощай, кафедра, прощай, институт, потому что положение его и сейчас-то непрочно, оно несравнимо с тем, когда он был просто студентом и аспирантом. А хуже оно потому, что даже студенты сейчас называют его «калымщиком».

Что же тут делать? Что делать?

А может, все это не так уж и страшно и жена у него не так уж плоха? Бывают и хуже. Он убивается вот, мучается раскаянием, а другие нисколько не мучаются, а заколачивают потихоньку деньжонки, обзаводятся дачами, обрастают жирком и считают все это нормальным. В самом деле, почему это он, Лямин, должен жить материально хуже других? Может, не он, а она права, когда заявляет, что муж у нее дурак и растяпа, что он до сих пор продолжает держаться за какие-то там идеи и принципы, тогда как другие стараются лишь обеспечить себя?..

Как-то, вернувшись из магазина, супруга в сердцах швырнула сумку с продуктами.

«Снова, опять обсчитали! И недовесили. Ну и жулье! Не догляди — и в момент обчистят!..»

И принялась развивать свою мысль, что кругом все только и занимаются тем, что обвешивают, обмеривают, обсчитывают, воруют или, используя свое служебное положение для личных целей, покупают машины, дачи, и только они одни пытаются оставаться честными. А зачем, к чему эта честность? Кому она тут нужна?!

Откуда взялись у супруги подобные мысли? Может быть, от родителей? Но отец у нее — бухгалтер, мать воспитательница детсада, оба всю жизнь работают. Видимо, дело в чем-то другом. Но в чем? Ведь жена у него по натуре не хищница, нет. Она... иждивенка. Да, иждивенка, старающаяся прожить на чужом горбу. Ведь ни он сам, Лямин, ни его старики родители никогда не мыслили свою жизнь без постоянной работы. В семье у них твердо держались правила: что потопаешь, то и полопаешь, что припасешь, то и сосешь. (Мать любила еще говорить, что «аминем квашни не замесишь».) Петр Петрович и сам после войны, сдав экстерном экзамены за среднюю школу, получил аттестат зрелости лишь в двадцать шесть лет. Поступил в институт, жил на одну стипендию, впроголодь, на чью-либо помощь рассчитывать не приходилось. Да и вообще, сколько он помнит, с малых лет хлеб себе он зарабатывал сам.

Почему же жена его выросла иждивенкой и сын вырастает таким же? Откуда все это у них? Ведь ни тот ни другой не только не ведают настоящую цену хлебу, но не хотят даже знать и не желают его, этот хлеб, зарабатывать.

...В день отъезда Софьи Юлия Ильинична постаралась: заняла у соседки немного денег и устроила прощальный обед. Она была мила и предупредительна, особенно с ним, — подливала в рюмку дешевого «Алжирского», пододвигала закуску. Причину такого ее расположения он узнал позднее, когда, проводив отъезжающих на пристань, вернулся домой и они с женой отправились спать.

Они лежали и разговаривали вполголоса. Юлия Ильинична настаивала, чтобы он быстрее и где угодно добывал деньги, хотя бы на обратные билеты, которые пора уже было приобретать, не ждать, когда расхватают накануне нового учебного года валом накатывавшиеся на железнодорожные кассы студенты.

Мать советовала сходить к Евстигнеичу, одному старичку с их улицы. Был у него собственный садик, держал он пчелок, приторговывал на базаре фруктами и медком. Мать уверяла, что денежки у него водились.

В свое время Евстигнеич частенько обращался к покойному ныне отцу с разными просьбами. То ему надо согнуть совок для углей, то вставить выбитое стекло, то запаять кастрюлю. Отец никогда не отказывал старику, и это, по разумению матери, давало право и им теперь обратиться к нему за помощью.

Петр Петрович раздумывал.

Был Евстигнеич до революции то ли церковным старостой, то ль волостным старшиной, точно Лямин не знал, но жил во всяком случае не бедно. До того не бедно, что в годы коллективизации власти выслали его подальше на Север, аж на Медвежьи горы куда-то, и провел в тех местах старичок более двадцати лет.

Как он там жил и как, главное, выжил, никому не известно. Но он все же вернулся. Вернулся, сумел здесь осесть и построиться. Купил себе дом в деревне, перевез его в город и сошелся здесь с богомольной старухой Сипатровной. Перевезти и поставить дом помогал Евстигнеичу тоже покойный отец.