— О, забавно. Теперь ты у нас стендапер.
Кейдж еще раз нежно целует меня, а затем говорит:
— Я скоро вернусь.
Намек на мой следующий сердечный приступ. Мой пульс ускорился за две секунды.
— Зачем? Куда ты направился?
— Домой.
— Ты уже возвращаешься в Нью-Йорк?
Забавляясь моей паникой от одной мысли о том, что он так скоро уедет, Кейдж говорит:
— Мой дом по соседству. У меня там есть чистая одежда. Я не могу надеть рубашку, в которой приехал сюда, и уехать, не собрав сумку.
Мое облегчение смягчается замешательством. Я кошусь на него.
— Ты приехал сюда прямо с перестрелки?
— Да.
— Это было заранее спланировано?
— Нет.
Я прищуриваюсь сильнее.
— Раненый, истекающий кровью, без багажа, ты спонтанно ехал по пересеченной местности. Сюда. Чтобы просто увидеть меня.
Кейдж берет мое лицо в ладони и смотрит на меня сверху вниз, позволяя мне видеть все. Все, что нужно. Всю его тоску. Все темные желания.
— Вот куда люди идут, когда им нужно чувствовать себя лучше: домой.
— Но твой дом в Нью-Йорке.
— Дом также может ассоциироваться с человеком. Вот кто ты для меня.
На глаза наворачиваются слезы. Мне приходится сделать несколько прерывистых вдохов, прежде чем я могу что-то сказать, и даже тогда мой голос выходит сдавленным.
— Если я узнаю, что ты где-то это прочитал, я выстрелю тебе прямо в лицо.
Его глаза сияют, когда Кейдж целует меня.
Затем я тяжело выдыхаю и смахиваю слезинку с глаз.
— Но тебе не нужно идти домой. У меня есть для тебя одежда.
Он приподнимает брови.
— Ты хочешь увидеть меня в одном из своих платьев? И ты говоришь, что ты не извращенка.
— Нет! Я имею в виду, что у меня есть для тебя мужские вещи. Для больших парней. Я купила все вещи размера 3XL.
Я с сомнением оглядываю широкие плечи Кейджа.
— Хотя теперь я думаю, что этих иксов может быть недостаточно.
Кейдж хмуро смотрит на меня.
— Ты купила мне одежду?
Он кажется таким удивленным, что я смущаюсь. Надеюсь, я не перешла какую-нибудь чисто «мужскую» черту, когда он возьмет и подумает, что я пытаюсь быть его матерью, и почувствует, что я душу его своей гиперопекой или что-то в этом роде.
Оглядываясь назад, возможно, это была не такая уж хорошая идея.
Глядя на свои ноги, я говорю:
— А еще свитера. И носки. И футболки. Вещи, которые ты мог бы надеть, например, после душа. Или перед сном. Чтобы было удобно. Так что у тебя здесь есть кое-какие вещи, если ты хочешь провести ночь…
Я замолкаю, не зная, что еще сказать, потому что все это звучит так неубедительно вслух.
Кейдж приподнимает мой подбородок костяшками пальцев. Когда наши глаза встречаются, в его взгляде сквозит неподдельное ликование.
— Ты купила мне одежду.
Он говорит это пылким тоном благоговения и удивления, как будто вам кто-то сказал, что Небеса реальны, и я тому свидетель!
— Верно.
— На свои собственные деньги.
— Чьи же еще, если не мои?
— Я имею в виду, что они были не с твоего трастового счета. Ты еще не снимала с него ни цента. Так что это должны были быть твои кровные. Те, которые ты заработала. Сама.
Я изучаю выражение его лица.
— Я понимаю, что ты не часто оказываешься в ситуации, когда тебе дарят подарки.
— С тех пор как умерли мои родители, мне никто ничего не покупал.
— Серьезно? Даже твои сестры? На дни рождения или что-то в этом роде?
Я сразу же понимаю, что его сестры - неподходящая тема для разговора. Его взгляд становится отстраненным. Его лицо становится жестким. Он опускает руки по бокам.
Затем Кейдж поворачивается к раковине и говорит безжизненным голосом:
— Их тоже убили ирландцы. После того, как узнали, что я сделал, они забрали моих сестер в отместку. — Кейдж на мгновение замолкает. — Им повезло меньше, чем моим родителям. Перед тем как их расстреляли, их насиловали и пытали. Затем их нагие, переломанные тела бросили на пороге нашего дома. — Он понижает голос. — Саше было тринадцать. Марии было десять. — Я закрываю рот обеими руками. — Там же был брошен конверт с фотографиями всего, что с ними сделали до того, как их наконец застрелили. Это заняло у меня несколько лет, но я нашел всех парней, что были на тех фото.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Ему не нужно говорить, что он сделал, когда нашел их.
Я уже знаю.
Чувствуя, что меня сейчас стошнит, я дотрагиваюсь дрожащей рукой до плеча Кейджа. Он выдыхает, затем поворачивается и крепко прижимает меня к своему телу, сжимая в медвежьих объятиях, как будто он никогда не хочет меня отпускать.
— Прости, — шепчет он, склонив голову к моему уху. — Мне не следовало тебе этого говорить. Тебе не нужно знать все подробности моей лишенной прикрас жизни.
— Я рада, что ты это сделал. Я не хочу, чтобы ты нес эту ношу в одиночку.
От моих слов по груди Кейджа пробегает легкая дрожь. С трудом сглотнув, он прижимается лицом к моей шее и крепче сжимает меня.
Они называют его Жнецом из-за всех ужасных вещей, которые он совершил, но он все еще человек, такой же, как и любой другой.
Он скорбит. Он истекает кровью. Он состоит из плоти и костей.
И он был одинок с тех пор, как был мальчиком, и ничто не поддерживало его, кроме ужасных воспоминаний. Воспоминаний, которые превратили Кейджа из мальчика в миф, когда он поднялся в рядах организации, известной своей безжалостностью, пока не оказался на самом ее верху.
Весь его успех в этой организации обусловлен тем, что произошло с его семьей.
Насилие — его визитная карточка, реки крови — его товар, но настоящее бьющееся сердце этого человека — месть.
Он сказал мне, что был коллектором, тем, кто собирает долги, но только сейчас я смогла понять значение его слов.
Долги, которые он собирает, оплачиваются кровью.
Когда я вздрагиваю, Кейдж отстраняется и смотрит на меня — действительно смотрит на меня, глубоко заглядывая в мои глаза. В его взгляде есть что-то грубое. Что-то отчаянное.
Как будто он ждет, когда я распрощаюсь с ним.
Но я уже слишком глубоко провалилась в кроличью нору, чтобы вернуться к своей прежней жизни. Я не могла вернуться, даже если бы сильно этого захотела.
А возвращаться и впрямь у меня нет никакого желания.
Я понятия не имею, где эта темная часть меня спала, как она так долго дремала в моем сердце, но история Кейджа пробудила что-то твердое и сильное в моих костях. Некое существо, которое верит, что цель оправдывает средства, какими бы кровавыми они ни были.
Огнедышащий дракон пробудился внутри меня, щелкая открытыми щелочками глаз.
Дракон говорит: «Мне плевать на твое прошлое. Плевать, на то, что ты совершил. Как ты сюда попал. Может быть, мне и следовало бы, но я этого не делаю. Я забочусь о тебе, и о том, что я чувствую, когда я с тобой, и о том, как ты вернул меня к жизни. Тебе никогда не придется говорить мне то, чего ты не хочешь. Я не буду давить на тебя. Но если ты действительно хочешь поговорить, я выслушаю тебя без осуждения. Неважно, что ты скажешь. Неважно, как ужасно ты думаешь, я буду рядом с тобой».
— Потому что, хотя ты и сказал мне, что ты плохой человек, я не верю, что это правда. Но даже если это так, даже если ты плохой человек, тогда ты лучший плохой человек, которого я когда-либо знала.
Застыв, Кейдж смотрит на меня. Его губы приоткрываются. Он делает небольшой, неглубокий вдох.
Затем Кейдж целует меня так, словно от этого зависит его жизнь. Как будто на кону его душа.
И если я чувствую малейший намек на боль в его поцелуе, малейший оттенок страдания и сожаления, я знаю, что это, должно быть, разыгралось мое воображение.
24
Кейдж
Я должен сказать ей.
Сказать Натали, и пусть она ненавидит меня какое-то время, пока я не смогу заставить ее понять. Пока я не найду правильные слова, чтобы объяснить, что обещание самому себе не говорить ей до сих пор не было ложью, то был один из тех секретов, которые, как я сказал, я должен хранить, чтобы она была в безопасности.