Колт поставил его на ночной столик и присел на кровать рядом с ней.
— Расскажи мне…
Она пренебрежительно повела плечами:
— Отнесем это на счет трудного дня и пиццы.
Очень твердо и очень нежно он взял ее лицо в свои ладони. Свет, все еще падающий из двери ванной, создавал в комнате уютный полумрак. Но даже и сейчас было заметно, как она бледна.
— Нет, Тея. Я не могу просто так это отбросить. И ты меня не заставишь. Ты кричала и плакала. — Она попыталась отвернуться, но он не позволил. — Ты все еще дрожишь. Я могу быть таким же упрямым, как ты, а сейчас — даже еще упрямее.
— У меня был кошмар. — Ей хотелось укусить его, но не было сил. — Бывают же у людей кошмары!
— А этот кошмар тебе часто снится?
— Никогда не снился. — Она подняла усталую руку и запустила себе в волосы. — Не помню такого. Не знаю, что его вызвало.
Ему казалось, что он знает. И казалось, что она тоже знает.
— У тебя есть ночная рубашка или что-нибудь в этом роде? Ты замерзла.
— Сейчас найду.
— Ты только скажи где, я достану.
Он встал и, открыв нужный ящик, вытащил первое, что попалось под руку. Прежде чем натянуть это на нее, он увидел, что у него в руках мужская нижняя рубашка большого размера.
— Отличное у вас белье, лейтенант.
— Оно очень удобно.
Он разгладил на ней рубашку и заботливо подоткнул подушку, словно мать больному ребенку.
Она нахмурилась:
— Не хочу, чтобы меня баловали.
— Ничего, переживешь.
Довольный тем, что устроил ее с максимальными удобствами, он натянул джинсы. Нам надо поговорить, решил он, усаживаясь рядом с ней. Хочет она того или нет. Колт взял ее руку и посмотрел в глаза.
— Этот кошмар… он был о том, как тебя изнасиловали, не правда ли?
Ее пальцы в его руке напряглись.
— Я ведь тебе говорил, что слышал, как ты разговаривала с Лиз.
Она, собрав всю волю, приказала своим пальцам расслабиться, но они оставались твердыми и холодными.
— Это было очень давно. Сейчас не стоит вспоминать.
— Стоит, если ты и сейчас просыпаешься с криком. Надо вернуться в прошлое, — мягко продолжал он. — Только таким образом ты сможешь избавиться от навязчивых воспоминаний.
— Ну хорошо. Так что же?
— Доверься мне, Тея, — тихо попросил он, вглядываясь в ее лицо. — Позволь мне помочь.
— Это ранит, — услышала она собственный голос и закрыла глаза. Впервые в жизни она делилась этим с другим человеком. — Не всегда. И даже не часто. Но время от времени оно подкрадывается и ранит.
— Я хочу понять. — Он поднес ее руку к своим губам, и она ее не отняла. — Расскажи мне все.
Алтея не знала, с чего начать. Похоже, лучше всего с самого начала. Откинув голову на подушку, она опять прикрыла глаза.
— Мой отец пил, а когда пил, то напивался, а когда напивался, то буйствовал. У него были огромные руки. — Она сжала кулаки, затем разжала их. — Он бил и маму, и меня. Мои ранние воспоминания — об этих страшных руках и ярости, которую я не могла понять и которую ничем нельзя было унять. В один прекрасный день отец сцепился с кем-то еще более буйным и был убит. Мне тогда исполнилось шесть лет.
После того как это случилось, мама тоже стала искать утешение в вине. Правда, она напивалась не так сильно, но гораздо чаще.
Колту оставалось только удивляться, как эти ничтожные люди, которых она описывала, сумели сотворить такую замечательную, милую и красивую женщину, которая сидела сейчас перед ним.
— У тебя был кто-нибудь еще из родных?
— Были дедушка с бабушкой со стороны матери, но я не знала, где они живут. Никогда не видела их. Они не хотели иметь с ней дела после того, как она сбежала от них с моим отцом.
— Но они знали о тебе?
— Может быть, знали, но моя судьба не волновала их.
Он ничего не сказал, пытаясь осознать ее слова. Но не мог, ну просто никак не мог представить себе семью, в которой не беспокоились бы о судьбе своих ближайших родных.
— Ну и что же дальше?
Она на секунду умолкла, пытаясь поймать ускользающую нить повествования.
— Когда мне было около восьми, я ушла из дому. Я часто уходила из дому, но на этот раз не вернулась. Через несколько дней сосед вызвал Службу социальной защиты. Они нашли меня и забрали в свою систему.
Она снова потянулась за водой. Ее рука уже не дрожала.
— Это обычная и долгая история.
— Я хочу ее услышать.
— Меня поместили в приют. — Она отпила воды. Не стоило рассказывать ему, как там было тошно и одиноко. Достаточно самого факта. — Все было хорошо. Все пристойно. Потом они нашли мою мать, пригрозили ей, велели исправиться и отдали меня обратно.
— Какого черта они это сделали?!
— Тогда на это смотрели по-другому. Суд верил, что ребенку будет лучше всего с матерью. Как бы то ни было, она бросила пить, но ненадолго, и вскоре все началось сначала. Несколько раз я удирала, но меня ловили. Опять приюты. Тебя не оставляют в одном слишком долго, особенно если ты из упорствующих. А я к тому времени стала очень даже своенравной.
— Ничего удивительного!
— Я вращалась внутри системы. Социальные работники, судебные исполнители, школьные советники… Все надоело! Моя мать связалась с другим мужчиной и в конце концов куда-то подалась в поисках лучшей доли. По-моему, в Колумбию. Во всяком случае назад она не вернулась. Мне исполнилось двенадцать. Я была очень независимым ребенком и пользовалась любым случаем, чтобы удрать из дому. В конце концов меня отметили как ЮП — юный правонарушитель — и поместили в специальный приют для девочек, откуда был один шаг до исправительной колонии. — Ее губы искривились в жесткой усмешке. — Это нагнало на меня страху Божьего. Я почувствовала, что здесь уже пахнет тюрьмой. Поэтому я исправилась и начала вести себя примерно. В конце концов меня отдали на воспитание в семью.
Она осушила стакан и отставила его.
— Я боялась, что, если буду вести себя как-то не так, меня вернут в приют. Поэтому я очень старалась. Это была чудесная семейная пара, наивная, быть может, но прекрасная, с добрыми намерениями. Им очень хотелось хоть немного способствовать исправлению общества. Она была президентом учительско-родительской ассоциации, и оба принимали участие в маршах протеста против ядерных испытаний. А еще они говорили что-то насчет усыновления вьетнамских сирот. Может, я иногда и хихикала у них за спиной, но они мне нравились. И они были ко мне добры.
Алтея ненадолго умолкла, и он ни о чем не спрашивал, ожидая продолжения.
— Они держали меня в строгости, но упрекнуть мне их не в чем. Была только одна загвоздка — это их семнадцатилетний сын. Капитан футбольной команды, студент, кумир семьи, сокровище, по-настоящему компанейский парень.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});