больше превращалась в липкую тину. Видимо, щель образовалась в подземной трубе где-то поблизости от русла небольшой речушки. Пока не поздно, надо возвращаться назад. Если только хватит сил и воздуха, если он не потеряет сознание и не подохнет в этом замечательном месте.
Брателло живо представил, как раздуется его труп, как начнет потом лопаться и опадать, как высохнет и истлеет. Эти яркие картины в кромешном мраке помогли ему дотянуть до выхода к воздуху и свету.
Здесь он решил, что все к лучшему. Если б даже трубу не забило жидкой грязью, если б он на последнем издыхании добрался-таки с грехом пополам до убежища, он запросто мог бы запоздать с приходом.
Ребята давно должны были почувствовать неладное, понять, что с товарищем беда. Будет ли Плащ при таком раскладе сидеть на месте, ждать у моря погоды? Почти наверняка они попробуют, пока не поздно, эвакуироваться на «объект номер два».
Они могут предполагать, что его, Брателло, схватили и допрашивают с пристрастием. Могут сомневаться в его стойкости. Но «запасной аэродром» он никак не может выдать – там никто, кроме Плаща и Сыча, не бывал. Ему только приблизительно известно местонахождение второго «объекта» – на окраине Пушкино. На какой окраине – черт его знает.
Надо мотать именно туда, в сторону Пушкино, и там уже подергаться туда-сюда. Шеф – молодец: уже три года, как организовал резервное местечко, но не стал разглашать адрес, только Сыча недавно свозил.
«Ребята уже там или вот-вот будут, – решил Брателло. – Хорош бы я был, если б слился из трубы в пустое убежище. Ну не варят на бегу мозги».
Он в самом деле привык сидеть либо в четырех стенах, либо за рулем. Долгое пребывание на ногах как будто нарушало привычный баланс кровообращения, и мозг, по-видимому, хуже снабжался. К тому же кровищи из раны вылилось прилично; может, хватило бы на бутылку в 0,75.
Вставал вопрос, каким макаром добираться в Пушкино. В битком набитом рейсовом автобусе? Можно было бы пострадать ради дела, но как туда влезть, когда ты с головы до ног в грязи. Постираться в каком-нибудь ручье? А рука, которой не двинешь, а запах крови? Сам не чувствуешь, а воняет, наверное, за три версты, никакой водой не смоешь.
Менты уже разглядели засохшие капли возле дома, где жил с женой владелец «копейки». Сообразили, что гость явился со свежей раной. Они сейчас могут проверить любой транспорт и по вагонам электрички пройти.
С угоном тачки тоже лучше не связываться. На дорогах сейчас не стоит мелькать ни за рулем, ни пассажиром. Пешком тянуться? Да у него уже сейчас ноги не ходят, а до Пушкино еще ого-го.
Глава двадцать третья
– Не думайте, что я кинул пару слов на сайт и решил, что дело в шляпе. Ходил к ее дяде, к Андрею Абросимову. Он ведь теперь заправляет вместо брата.
– И как он тебе?
– Такой же, как все. Кроме наличных и безналичных, ничто не волнует. Сидит весь перекошенный от мысли, что придется раскошелиться.
– Ему?
– Да он уже, по-моему, все там воспринимает как свою собственность.
Обычно Глебу приходилось прилагать определенные усилия, чтобы вытягивать из людей правду. Парень с жиденькой бороденкой и портретом легендарного кубинца на груди отчитывался сам, без понуканий.
Сиверов пытался проанализировать собственное наблюдение: «Может, в правила организации входит честность перед старшими товарищами? Или он просто просек, что я могу помочь подруге, и ему в таком случае плевать, откуда я, хоть даже из ЦРУ?»
– Даша говорила что-нибудь о своих?
– Конечно. Осуждала отца и мать – сплошное фарисейство, постоянная ложь. Никому не нужное внешнее соблюдение приличий при полном равнодушии друг к другу. Живут на своей планете – рядовые россияне для них вроде племени мумба-юмба. Я говорил ей, что так нельзя. Осуждать их и жить под одной крышей, пользоваться их грязными деньгами. Самое обидное: она почти решилась, и тут вдруг…
– Не говорила, что у отца есть враги, что ему угрожали?
– Да там у них каждый против всех и все против каждого. Пауки в банке. Ей нет дела до его врагов, его конкурентов. Она живет своей жизнью, предки – своей. В кои веки оказались вместе в одной машине, и на тебе.
– Чего ты хотел от второго Абросимова?
– Хотел предупредить, чтобы не тянул – сразу платил, сколько требуют. Если милиция до них дорвется, может всякое случиться.
– Еще ходил к кому-нибудь?
– К кому? К самим «борцам с преступностью»? Если б они с бандитами или со «скинами» так успешно боролись, как с нами.
В глазах Ильи светилась абсолютная убежденность в своей правоте – убежденность, которая позволяет горы свернуть. Слепого всегда тревожил отблеск искренней веры в глазах. Верить со всем жаром во что-то небесное или земное… Лучше не надо. Лучше быть в этом мире холодным, чем горячим. Быть просто верным без лишнего пафоса – присяге, слову, женщине. Все остальное от лукавого.
Скоро в разговоре мелькнул интересный факт. Когда-то Даша сама собиралась сымитировать собственное похищение.
– Говорила, что родителей можно нагреть. Конечно, они отгорожены от нее стеной, они чужды ей во всех смыслах. Но раскошелятся обязательно.
Для них будет вопросом престижа выкупить собственную дочь. На эти деньги мы могли бы даже издавать журнал. Мне это показалось неправильным. Если бы дело выяснилось, власти облили бы всю организацию помоями. Мы потом вовек бы не отмылись. Не знаю, предлагала ли она эту идею кому-нибудь еще. Со мной она больше не говорила.
– Но ты бы знал, если б такое замутили?
– И вы бы знали. У нас самодеятельностью не занимаются, особенно со стрельбой. Не знаю, как у вас, у нас здесь обыски каждый месяц. Только и ждут подвести под статью.
* * *
Брателло шел как в бреду по ночному лесу. Сквозь заросли