"Обои — люди, побелка — люди, — с горечью думал Вадим. — А если и до крана не доберусь, и людей, кого мог бы, не спасу? И смогу ли пройти мимо, если при мне что-то будет происходить? Смогу ли, даже зная, что время уходит безвозвратно?"
Некстати вдруг вспомнился безголовый мертвец, которого пришлось спихнуть в канализационный колодец. Некстати вспомнились остановившиеся, словно обёрнутые вовнутрь взглядом глаза той женщины… И опять резануло по сердцу: мертвеца могла увидеть мама!
Железная преграда детского сада будто сама поспешно пригнулась, когда Вадим с разбегу легко перепрыгнул её, потом другую, срезая угол к дому.
Во дворе пустынно, и странным облегчением стало видеть людей только у своего подъезда.
Боевиков Чёрного Кира — по-другому он уже и в мыслях не мог их назвать — было трое. Они скучились справа от крыльца и с ненавистью смотрели на человека, присевшего на скамейку.
Поза тяжёлая: ссутулился, сильно набычившись; руки согнутые отдыхающее замерли на коленях. Поза незнакомая — человека, много работавшего физически. А вот в фигуре что-то очень сильно своё, такое близкое, будто Вадим уже не раз видел его.
И только когда Денис коснулся рукава Вадима, тот понял, что стоит перед ссутуленным человеком, вместо того чтобы бежать дальше, домой.
— Что?..
Человек выпрямился, и Вадим вздохнул от неожиданности… Это лицо… Всегда мягкое и чуточку плутовское, светлое от постоянной влюблённости и живого любопытства, оно сейчас замкнулось на тяжёлой мысли, странным образом потемнело, и яростным, фанатичным огнём горели с него суженные, внезапно не чёрные, а угольные глаза.
— Славка… Ты?
— Всеслав, — поправил Денис. И оглянулся на боевиков, с мрачным удовольствием спросил: — Этим-то уже, небось, по мордам надавал? Сколько помню, на расправу-то всегда невоздержан был!
Муть. Два лица как плёнка на плёнку…
И тут Вадим почувствовал уже знакомое движение от желудка к горлу. Он то ли впустую рыгнул, то ли нервно зевнул, но обежал скамейку и перегнулся через оградку.
Кто-то сбоку придержал его, сунув руку под живот. Рука была крепкая, и Вадим понял, кто помогает ему. И вспомнился прежний Славка, расслабленно бескостный, несмотря на беготню по секциям баскетбола или волейбола, не умеющий сидеть нормально — всё какой-то размякшей массой. И эта крепкая рука, на которой Вадим сейчас почти вис, не могла принадлежать Славке прежнему. "Амбивалентностью называется двойственность переживаний!" Некто ехидный впихнул в память Вадима картинку: Славка сидит на преподавательском столе в аудитории, мотает в разные стороны ногами, пристукивая пятками по боковым стенкам, и, подвывая, читает определение из словаря — жутким дурашливым голосом — это он так подбивает Вадима сбежать с последней пары. "Таких переживаний! — пафосно выделяет он, и Вадим не выдерживает, начинает хохотать. — Изрыдаться можно! А всё почему? А всё потому, что один объект может вызвать у человека одновременно два противоположных чувства!.. Бедный, несчастный человек!.."
Почти повис? Маленькое допущение "почти" рухнуло, и рухнул Вадим. Рвотные конвульсии били его, выворачивая наизнанку, словно внутри бушевал распсиховавшийся гигантский червь. Уже и тошнить нечем, и горло разорвано в клочья, и лицо мокро от слёз, и в голове пусто — мозги, что ли, выблевал подчистую?
Начал приходить в себя. Живот стиснут. Нет, это он, Вадим, висит на чьих-то руках. Уже не только Славкиных. Игра в четыре руки.
— Что это какой нежный? Он ведь подмастерьем в кузне начинал?
— Душа странствует по разным физическим оболочкам. Век другой. Занятие другое. Принимай любую версию. На себя взгляни. В том ли ты теле, что и тогда?
— Сравнил. Я леса корчевал да на медведя ходил. На себя смотреть-то сейчас стыдоба.
— Ну и про Вадима не скажешь, что больно-то уж слаб. Тем более его подкорректировали. Лес рубить, конечно, не пойдёт… Но тошнит его сегодня не впервые.
И тут Вадиму показалось, что Славка ухмыльнулся, произнося:
— Это называется амбивалентность переживаний… Эй, человече, слышишь меня? — И легонько встряхнул Вадима. — Помочь встать? Чувствительный ты наш…
Они вернули Вадима в вертикальное положение, и Денис дал ему остатки минералки сполоснуть рот.
— Как же я мог работать в кузнице, если был слепым? — спросил Вадим. — Да ещё подмастерьем. Насколько понимаю, подмастерье и в Древней Руси был мальчиком "принеси-подай".
— У тебя был абсолютный слух и абсолютная память, — объяснил Денис. — А в сочетании это давало абсолютное умение ориентироваться в пространстве. Тебя родители в детстве не пытались пристроить в музыкалку? Ну, в музыкальную школу?
— Пытались. Денег на фоно не было, послали на скрипку.
— И?
— Продержался два года. Потом пошла близорукость. От излишней нагрузки на глаза пришлось отказаться.
— Разговорился — значит, пришёл в себя. Чего у этих-то на глазах топтаться? Домой не пригласишь?
— Приглашу. Пошли.
Ниро вылез из-под скамейки и бодро потрусил к подъездной двери. Его лёгкий шаг был таким целеустремлённым, что боевики Чёрного Кира спустились на газон. Наверное, от греха подальше.
В подъезд Вадим вошёл вслед за Ниро и резко дёрнулся, едва Всеслав придержал за собой дверь. Денис оказался наблюдательным.
— Ты что?
С секунду Вадим смотрел во встревоженные глаза Дениса, потом взглянул на закрытую дверь.
— Мне показалось… или они на самом деле засмеялись?
— Кировы прихлебатели? — пробурчал Всеслав. — Вроде, что-то такое было. Тебя это задевает?
Лифт не работал. Ниро — передние лапы на первой ступеньке лестницы — тянул морду кверху и, кивая, принюхивался. Вадим встал рядом, пригляделся. Наверху лестницы было пусто. И Ниро пошёл по ступенькам, пригнувшись, будто опасаясь, что его заметят раньше времени чьи-то враждебные глаза, — пошёл тихо и ровно, не качаясь, как обычно в шаговом движении. И Вадим за ним — в мягкой обуви, и было впечатление, что подъезд странно насмешлив: стены перекидывались дыханием людей и шелестом их ног по пыльному полу, словно огромными, невесомыми, но, к сожалению, не беззвучными мячами. И не заглушали этого шумка звуки живущего обыденной жизнью дома — в основном звуки действующего водопровода.
Сосредоточив сначала внимание на том, что их ожидает наверху, Вадим на мгновение вдруг решил, что огромный дом пуст. Ужас пустоты, безлюдности сотен квартир ударил по ушам звенящим напряжением. И в этот момент за стеной, рядом с ним, бодро загудела труба — загудела и смолкла. Набрали воды. Или сполоснули руки. Смешки боевиков Чёрного Кира не относились к тому, что дом Вадима пуст.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});