Читать интересную книгу Исторические очерки состояния Византийско–восточной церкви от конца XI до середины XV века От начала Крестовых походов до падения Константинополя в 1453 г. - Алексей Лебедев

Разумеется, лица, сходные по своим характеристическим чертам, встречаются в истории: этого мы отрицать не станем. Но совпадение и повторение характеристических черт в двух вышеуказанных личностях мы никак не согласны признать делом естественным и возможным. Едва ли можно сомневаться в том, что историки, в особенности Пахимер и Григора, случайно перемешали в своих известиях сведения о двух Никифорах. К такому смешению давало им повод очень многое: оба исторических лица, о которых они писали, были тезками, именовались Никифорами, оба они были выдающимися историческими личностями; оба жили в одно и то же время и были — дело возможное — сверстниками: Влеммид родился в 1197 и умер в 1272 году, а патриарх скончался в 1261 году и достиг этого сана в преклонных летах, после 20–летнего управления митрополией; наконец, оба эти Никифора большую часть своей деятельной жизни провели в одном и том же городе: Эфесе; один в качестве митрополита, а другой — архимандрита и наставника юношей. Как тут не перемешать деятельности и жизни этих лиц?

Но вот вопрос: как далеко простирается это смешение? Раньше мы думали,[484] что подобное смешение доходило до полной путаницы исторической истины, и утверждали, что все похвальные черты нужно приписывать исключительно одному Влеммиду, а на долю патриарха Никифора оставлять лишь недостатки. Но к счастью, наука не застывает в одном положении, а двигается вперед, а с нею продвинулись вперед и наши личные познания. В недавнее время отпечатана «автобиография» Влеммида, к которой присоединено обстоятельное исследование этой личности.[485]

Что же теперь оказывается?

Оказывается, прежде всего, что Никифор, патриарх, не чужд был образования и имел много нравственных качеств и что, следовательно, в этом отношении это лицо в самом деле походило на 0леммида. Этот последний в своей «автобиографии» писал о митроцолите Эфесском Никифоре: «Он был первым в числе священнодиаконов придворных, муж, подвизающийся для Бога, взирающий на Бога, исполненный богописанного ведения (ϋειογραφικης γνώσεως), утвержденный в нравственности, славный непорочностью и девством, отличавшийся милосердием, соединенным со строгостью, кратко сказать, — это иерарх не лицемерный, не лжеименный».[486]

Иначе нужно смотреть на другую черту патриарха Никифора, будто бы уравнивающую его с Влеммидом — разумеем его неустрашимость и недоступность для правителей и защиту попираемых законов. Это известие принадлежит Пахимеру и лишено справедливости, оно лишь свидетельствует о действительном смешении историками тех времен двух Никифоров. Влеммид в своей автобиографии ничего не говорит о такой важной черте в характере своего двойника Никифора, к которому он относился, однако же, сочувственно. А главное‑то дело вот в чем: самого факта, на котором основывает Пахимер свое мнение о неустрашимости Никифора, по–видимому, не существовало. Влеммид в своей автобиографии касается истории выбора в патриархи, происходившего в 1240 году, и ни единым словом не упоминает о том, что в числе кандидатов на кафедру патриаршую значился и Никифор — другой. Напротив, он очень ясно говорит, что император Иоанн самого Влеммида представлял к патриаршеству (τό ήμέτερον όνομα προσεπηγαγεν), но произнес его имя сквозь зубы (κέκρικε), а в конце концов назначил Патриархом другое лицо.[487] Кажется, дело очень ясное, что историк Пахимер, единственно и передающий нам сведения о том, как будто бы император Иоанн воспротивился выбору Никифора (митр. Эфесского) в патриархи, впадает в непростительную ошибку. Он приписывает случай, бывший с Никифором Влеммидом, совсем Другому Никифору. Нет сомнения, показания «автобиографии» Влеммида безмерно авторитетнее Пахимера. Что Пахимер перемешивает исторические факты, это видно из того, что ни о какой Попытке поставить Влеммида патриархом он не упоминает, хотя, как теперь оказывается, таких попыток было две, а не одна, как прежде можно было думать. Очевидно, Пахимер перепутал события в жизни двух Никифоров. Влеммид подробно рассказывает в «автобиографии» и о вторичной попытке выбрать его в патриархи, но этот вопрос не входит в нашу задачу. Заметим одно: рассказ Влеммида во многом дополняет и исправляет [488] заметку Акрополита об этом событии.

Обвинение в пороках, возводимое на Влеммида, и главным образом обвинение в корыстолюбии, должно быть снято с этого лица. Из его автобиографии видно, что это обвинение возводил на него один неблагодарный его ученик, принадлежащий, однако, к лучшей византийской фамилии; этот клеветник разглашал, что будто Влеммид воспользовался богатством, оставшимся после Эфесского митрополита Манассии.[489] Другой ученик его, тоже из аристократов, желая повредить Влеммиду, рассказывал, что он порицал императора Иоанна.[490] Но это, конечно, не порок в обличителе пороков. Таким образом, мы должны признать, что корыстолюбие было свойственно Никифору, патриарху, но не находило места в жизни подвижника Никифора Влеммида.

В заключение наших речей соберем характеристические черты патриарха Никифора: он принадлежал к лицам, не лишенным образования, и имел многие нравственные достоинства, хотя и не мог побороть в себе страсти к золоту. К этим чертам его исторического образа присоединим некоторые другие, о которых не было еще случая упоминать нам. Историк Пахимер, рассказав об известном случае, как император воспротивился избранию его в патриархи (случае — воображаемом, не бывшем на самом деле), пишет: «Такой случай несколько умерил бы Никифора и сделал его послушным».[491] В этих словах, как нам кажется, заключается указание на подлинную черту Никифора: он никогда не был ревнителем церковных правил, вроде Влеммида, а потому‑то и достиг патриаршества, ибо в эти времена старались выбирать патриархами людей со слабой волей. Тот же историк еще вот что говорит об этом Никифоре: когда уже приблизился час кончины его и когда ему стали предлагать принять монашеский чин, то патриарх «не только не согласился на это, а еще с неудовольствием принял увещание и хотел умереть архиереем».[492] Значит, если Влеммид хвалил его «за непорочность и девственность», то эти качества еще не склоняли нашего Никифора к подвижничеству.

Вот образ патриарха Никифора.[493] Вообще это был патриарх мало чем выдающийся в ряду своих собратий, представляя собой мужа средних достоинств.

Итак, из девяти патриархов, занимавших патриаршую кафедру столицы за время перенесения этой последней из Константинополя в Никею, лишь один Герман II выдается природными дарованиями и достоинствами архипастырского правления. Все остальные не блещут ни умом, ни пастырской деятельностью. Если о некоторых патриархах этого времени и встречаем лестные отзывы, то, однако же, эти отзывы не подтверждены никакими фактами. Да и нечего удивляться тому явлению, что большинство патриархов, во время управления Церковью из Никеи, не выделялось особенными достоинствами. Георгий Акрополит не раз говорит, что императоры этого времени поставляли целью возводить на патриаршую кафедру ЛИЦ. не особенно умных и чуждых энергии, чтобы видеть в них послушное орудие своей воли и даже самоволия.

Переходим к третьему и последнему классу патриархов Константинопольских изучаемой нами эпохи — к обозрению патриархов, которые занимали Константинопольскую патриаршую кафедру со времени отнятия греками столицы у латинян и до окончания подпадения ее под власть турок. В этот промежуток времени — почти три века — Византийскую кафедру преемственно занимали двадцать пять патриархов.[494] Остановимся с особенным вниманием на некоторых из них.

Первым патриархом, избранным уже в Византии, по возвращении туда столицы, был Герман III (1267). Он был до этого времени митрополитом Адрианопольским. Его избрание произошло по внушению императора Михаила Палеолога, который немало размышлял, кого выбрать в патриархи (после вторичного низвержения Арсения церковь Константинопольская оставалась без пастыря более года) и остановился наконец своим вниманием на Германе, с которым Михаил был уже давно знаком и который оказал ему немаловажную помощь в тяжкую годину его жизни. Впрочем, при избрании патриарха были соблюдены все обычные формальности; например, Герман был сначала предызбран синодом и Потом уже утвержден царем.[495] Историк Пахимер, повествователь, отличающийся беспристрастием, рассказывает о Германе очень много хорошего. Этот патриарх был отлично образован и славился ученостью. По словам историка, сам Герман «не был красноречив, но зато с уважением относился к людям, обладавшим этим даром, любил слушать красноречивых ораторов и был особенным другом этих лиц, так как отлично ценил все хорошее».[496] Этим историк, по–видимому, хочет сказать, что Герман любил окружать себя людьми просвещенными. Пахимер очень хвалит и нравственные качества этого патриарха. Он во многом, по наблюдению историка, отличался от других патриархов, которые, из монашеской кельи переходя на патриаршую кафедру, нередко заявляли себя односторонними нравственными воззрениями. Но предоставим слово историку Пахимеру. Герман «украшался добродетелью, но не той, которая любит выставлять себя напоказ и которая состоит в том, чтобы различать, в какой день какую пищу можно употреблять и какую нельзя — грешно, — не той, которая предписывает длинные путешествия с целью богомолья, не той, которая предписывает иметь неумытые ноги, возлежать на земле и довольствоваться единственной одежонкой на плечах. Эта добродетель, которой отличались тогдашние монахи, нимало не привлекала Германа. Потому что эти люди не умели соединять со своим аскетизмом христианскую любовь и милосердие, поставляя гуманность, сочувствие и внимательность к другим на втором плане: эти аскеты в действительности были людьми жестокими, любили поносить других, а себя превозносить, считая самих себя единственными обладателями добродетели». Герман, по словам историка, нимало не походил на этих quasi–подвижников. «Его добродетель была истинно человеческая, — говорит Пахимер, — которая характеризовала его как истинного человека; он больше отличался умеренностью (и снисхождением), чем аскетическим бесстрастием». Отличительной чертой Германа было полнейшее бескорыстие. Тот же историк свидетельствует: «Золото он презирал больше всего, так что не имел и кошелька. Если же оно откуда‑нибудь притекало к нему, то он приказывал класть его подле него самого, под руки, чтобы патриарх всегда мог распорядиться золотом, по усмотрению, на дела благотворения». Герман к тому же отличался простотой нрава, любил открытое обхождение со всеми; в среде его приближенных беседы его носили характер добродушия и прямодушия.[497] Тотчас по вступлении на патриаршую кафедру Герман энергично принялся за дела и старался дать им течение, сообразное с его расположениями. Первым долгом он обратил внимание на клириков, замечательных или по своему образованию, или нравственным качествам: всем им даются соответствующие достоинства или награды. Он прекрасно сознавал, что Церковь его времени особенно нуждается в образованных пастырях, поэтому он позаботился об открытии школы в Константинополе, которая доставляла бы образованных пастырей, могущих служить к возвышению церковного авторитета. Герман ходатайствовал перед императором, чтобы этот оказал предприятию патриарха всякое содействие; в особенности он просил, чтобы император снял опалу с ученого ритора Оловола, прогневавшего царя,[498] и дозволил Оловолу занять место учителя в публичной школе, открываемой теперь по воле патриарха. Михаил Палеолог уступил желанию Германа, и вот появляется в Константинополе первая школа [499] по восстановлении Византийской империи. В этой школе учились не только дети духовенства, но и все желающие.[500]