А потом над полуразвалившимся заводским забором появились «акулы».
Другое название просто не пришло в голову, уж больно похожи были эти шесть больших закрытых турбоплатформ на хищных рыб, неторопливо плывущих в десяти футах над землей. И странное сооружение на верхней их части очень напоминало знаменитый плавник – вестник смерти для одиноких пловцов…
– Катера сопровождения, – негромко произнес Эдвард. – За которыми по идее должно следовать что-то намного большее и серьезное…
Он не ошибся.
«Большее и серьезное» начало формироваться прямо внутри огромного синего купола, возникшего над заводом. Медленно так, не спеша. Сначала что-то невнятное появилось, типа некоего уплотнения, постепенно сформировавшегося в острый нос, смахивающий на хищное рыло гигантского боевого корабля…
А «акулы» ползли вперед, и угрожающе шевелились «плавники» на их верхних палубах, и горела под плоскими днищами огромных турбоплатформ серая трава Зоны, и корчились аномалии, полыхая синим светом, когда над ними проплывали невиданные летательные аппараты.
– Что это? – потерянно проговорил Цмыг, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Вторжение, – спокойно, как-то даже буднично произнес Эдвард. И от его спокойного голоса Карлику стало жутко. Потому что нет ничего страшнее спокойного голоса бывалого человека, говорящего о только что начавшейся войне.
– И что нам теперь делать?
Русский ученый смерил взглядом американского сталкера и вновь повернулся к окну.
– Убивать, – сказал он. – Когда кто-то приходит в твой дом, чтобы убить тебя, ничего больше не остается, как убить убийцу.
Он уже совсем было собрался броситься к институтскому арсеналу – небольшому помещению с довольно скудным набором оружия, которое все-таки лучше, чем ничего, но остановился. Потому что там, за окном, происходило странное.
Через цепь гвардейцев, рассредоточившихся на институтском дворе, мимо танков шли четверо. Три странных существа, которых ученый видел в окне Института, и человек с пистолетом в руке, опущенной книзу. И, судя по его огненно-грязным, спутанным волосам, было вполне понятно, кто это.
– По ходу, Шухарт нашел свою семью, – сказал Цмыг. – Ну, что ж, все счастливы, значит нам можно сваливать.
– Ага, – безразлично отозвался Эдвард. – Но только всем вместе. А ты, если хочешь, можешь попробовать свалить в индивидуальном порядке.
Цмыг скользнул взглядом по кораблям пришельцев, по танкам, стоящим на плацу словно спичечные коробки, которые вот-вот заполыхают, подожженные шаловливой детской рукой, и мотнул головой.
– Да я это… Я что? Я ж как все…
– Ну, если «как все», то давай за мной, – произнес ученый, резко разворачиваясь и бросаясь в короткий боковой коридор, оканчивающийся дверью с надписью над ней «Лаборатория артефактов»…
Дверь была мощной с виду, вроде даже как стальной, но слетела от одного удара бронированным ботинком в замок. Стальные штыри, вделанные в хлипкий бетонный косяк, разворотили его, и дверь просто рухнула на пол вместе с рамой, словно костяшка домино, сбитая щелчком ногтя.
– Вот таким образом, – сказал Эдвард Цмыгу, слегка обалдевшему от такого поворота. И пояснил: – Дилетанты ставили, к арматуре надо косяк приваривать. Вот у нас в России порой двери в квартиры ставят – направленный взрыв не всегда берет.
Проговаривая все это, ученый шел прямо через облако бетонной пыли, мимо шкафов с бронированными стеклами, за которыми мерцало множество артефактов. Какие-то в колбах и склянках с растворами, а некоторые прямо так, на полках лежали, дожидаясь своей очереди лечь в рефрактомер или в еще какой-нибудь хитрый прибор, коих внутри громадной лаборатории было множество.
Но русского ученого интересовал строго определенный предмет. Один из самых ценных в Институте, который хранился под толстым колпаком из многослойного бронестекла на особой металлической подставке с вделанной в нее бронзовой табличкой «Магнитная ловушка имени Кирилла Панова».
– Она нам и нужна, – удовлетворенно произнес Эдвард, нанося по колпаку мощнейший удар ногой, многократно усиленный приводами костюма.
Но стеклоброня, защищающая уникальную «магнитную ловушку», в просторечии именуемую сталкерами «полной пустышкой», на удар не отреагировала никак. Как стояла, так и осталась стоять, а вот ученого отдачей назад отбросило неслабо. Как на ногах он устоял, извернувшись в воздухе, словно кошка – загадка. После чего выдал серию слов на русском языке, для Цмыга непонятных. Но по интонации было ясно, что колпак и знаменитая «пустышка» только что были изощренно обложены отборными матюгами.
– Не так надо, – сказал Карлик, отодвигая русского ученого и делая шаг к колпаку. – Сверху надо бить, по маковке, где схождение слоев бронестекла. Там у него слабая точка.
И долбанул кулачищем сверху вниз, с одновременным приседом и утробным хеканьем, будто молотом по наковальне приложил.
Эффект превзошел все ожидания. Бронестекло мгновенно покрылось сеткой белых трещин, за которыми скрылись контуры «пустышки», лишь синее сияние пробивалось наружу через частую паутину.
– Вот таким образом, – удовлетворенно выдохнул Цмыг. После чего аккуратно ввел пальцы в небольшой пролом, образовавшийся на вершине колпака, и, поднапрягшись, разодрал его на два лоскута – после мощного удара защита «пустышки» больше напоминала по структуре не стекло, а плотную ткань.
– Один-один, – кивнул Эдвард. – А теперь, лаборант, хватай магнитную ловушку – и бегом за мной.
– Это запросто, – усмехнулся Карлик, легко снимая с подставки тяжеленный артефакт.
* * *
Шухарт шел за своими, держа пистолет на весу в расслабленной руке. Тем не менее, он был готов выстрелить в любого, кто попытается заступить дорогу самым близким для него… людям?
Нет, конечно, они были уже не люди, это Рэдрик осознавал абсолютно четко. Но, в то же время – какая разница? Гута, Мартышка, отец… Кем бы они не стали, для него, Рэда, они всегда останутся самыми близкими существами, дороже которых нет никого на свете. И плевать, что там думают высоколобые ученые, гвардейцы, провожающие их удивленными глазами, плевать, что там думает себе весь окружающий мир по поводу его семьи. Эта семья – его, Шухарта, это его жена, дочь и отец, неважно, живой, умерший, или воскресший. Неважно, как они изменились, плевать, что они не узнаю́т его больше. Главное, что он узнает их всегда, в любом обличье, и порвет глотку любому, кто попытается их обидеть.
И он шел за ними, мимо танков, пропахших дизельным топливом и разогретым металлом, мимо гвардейцев, на лицах которых застыл животный страх, задавленный собственной волей и командирским приказом, что все вместе принято называть решительностью. Он шел к границе Зоны, к которой со стороны завода медленно приближались шесть больших турбоаппаратов. А еще из синего зарева, почти достигшего неба, вылезало что-то величественно-жуткое, и откуда-то уже ясно было, что когда эта огромная хреновина полностью вползет в наш мир, то ни танки Квотерблада, ни даже ядерные бомбы всего мира ни черта не смогут с ней сделать. Потому что если мы со свалками этих пришельцев до сих пор не разобрались, ничего понять не смогли, в их отходах копаясь, то военная мощь чуждой цивилизации, превосходящей нас по развитию многократно, просто зачистит этот мир, истребит в ноль дерзких клопов, посмевших куснуть представителей высшей расы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});