— Гриша, сам же понимаешь — так надо было! Как бы в глаза Вейсману взглянул и армии его, отправляя их на смерть верную, а сам, значит, в кусты?
— Не военный ты человек, Ваше Императорское Высочество! Как же иначе-то? Нечто самому в каждую дыру лезть?
— В общем, Гриш, дураком ты меня считаешь? Молчишь? И Правильно молчишь. Сам знаю… Ладно, а Вейсману что?
— Ну, ему Святого Георгия второго и первого класса — за Силистрию и Варну, и генерал-аншефа за Варненский поход.
— Эвона — через чин!
— Заслужил. Его иначе как русским Ахиллом, и в России и за границей никто и не называет! Славнейший!
— Подожди, а что тогда Румянцеву-то?
— Андрея Первозванного и почётное прозвание — Задунайский!
— Тоже неплохо! А моему Лобову что дали?
— Георгия четвёртого класса.
— Здорово, порадуется парень! А кому земли и людишек дали?
— Никому — императрица отложила раздачу земель до твоего возвращения, Павел Петрович!
— Забавно… Хорошо, Гриша. Что? — это я гайдуку, который заглянул в комнату.
— Ваше Императорское Высочество! Там господа генералы подошли, вестей ждут.
— Вот, Григорий Александрович — пойдём-ка на раздачу слонов всем потерпевшим за Родину! — присказку эту пришлось разъяснить. А история про индийских царей, даривших отличившимся слонов, так понравилась народу, что слоном стали называть любую награду.
После объявления о наградах был объявлен торжественный ужин-чествование награждённых. Большой праздник, конечно, будет в Петербурге, где и вручат сами награды, которые поручено было сделать лучшим столичным ювелирам — победа действительно была величайшая, но и сейчас требовалось всё это отметить.
Напиваться я и не собирался, скорее надо было дать людям почувствовать победу и отблагодарить их за службу. Конечно, больше прочих был счастлив Вейсман, который опасался, что он может быть наказан за своеволие. Но Румянцев, справедливо приняв мой тезис, что победителя не судят, не стал требовать кары для непослушного генерала. Фельдмаршал признавал талант подчинённого и, по крайней мере, публично радовался за его стремительную карьеру.
Вечер удался. Я произносил здравицы за победителей в войне и старался продемонстрировать свою скромность и уважение, по отношению к своим генералам. По завершении этого пира я уединился в комнате с Потёмкиным.
Сидели мы всю ночь, потягивая хорошее вино и обсуждая изменившуюся обстановку. Григорий божился, что искренне любит мою мать и никакого злого умысла по этому поводу не имеет. Готов отказаться от всех чинов, лишь бы быть рядом с нею. Что ж, я ему верил — мне казалось, я его хорошо знаю, более того, Григорий был моим другом.
Так что к утру я рассказал ему о Замысле, и о втором этапе тоже. Потёмкин, конечно, удивился, но не был шокирован — слишком много мы видели в своей поездке и слишком много говорили о кошмарности текущего бытия и отсутствии в нём перспектив для России. Я решил, что Григорий, именно в силу его нового положение при моей матери, способен лучше всех обеспечить её безопасность. А именно она была моим приоритетом — я готов был даже отказаться от реализации своего замысла сейчас, если бы не был уверен, что мама не пострадает.
Панины должны были затеять мятеж — должны — слишком уж хороший момент у них для этого образовывался! На это и делалась ставка в моём замысле. Когда мой имитируемый спор с императрицей, перерастёт в конфликт, они должны будут попытаться произвести переворот на бумаге в мою, а по факту — в свою, пользу. Вот здесь я больше всего волновался за безопасность мамы, пока войска, лояльные лично мне, не наведут порядок в столице. А Потёмкин, весьма талантливый генерал — он может организовать, не привлекая внимания заговорщиков, защиту императрицы.
Пусть так — ещё один ход сделан.
Буквально чрез пару дней в Варну прибыл корабль с Иззет Мехмед-пашой, посланником Султана, привезшим нам ратифицированный мирный договор. Война закончилась официально.
Но он захотел встретиться со мной. Тема встречи мне была понятна, но встречаться с ним самостоятельно я точно не считал нужным. Маврокордат представлял меня на этой встрече, где подробно объяснил посланнику султана, что я сейчас не могу объявлять о своих намерениях жениться против воли императрицы — посреди русской армии, которая меня просто повяжет по приказу моей матери. Но обещания были подтверждены сторонами. Что же пора делать следующий шаг.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})* * *
Ивайло Попов собирался. Так было тяжело покидать дом, построенный его отцом в селе Зорница, что около Варны. Ивайло грузил свою телегу-количку нехитрым скарбом, нажитым его семьёй, овсом, которым он в дороге будет кормить свою старую лошадку, и хлебом для семьи в долгой дороге. Русские, конечно, обещали, что умереть от голода не дадут, но лучше запас иметь. Райна — его жена, суетилась, собирая в дорогу двух их детишек.
Попов был ещё совсем молодым небогатым крестьянином. Жить было тяжело: то турецкий помещик чифтлика[109], который Ивайло обрабатывал, сдирал значительно больший оброк, чем тот должен был отдавать, то бандиты-турки грабили его… Его Райна, была девушкой очень красивой, и поэтому всегда, сколько себя помнила, мазала лицо грязью и ходила хромая и перекашивая спину, чтобы никто из турок не заподозрил в ней симпатичную женщину.
Ивайло и Райна стали мужем и женой по большой любви — Ивайло даже выкрал её у родителей, которые мечтали отдать её замуж за богатея-чорбаджия[110] из соседнего села. Наверное, им тогда бы уже пришлось бежать от их гнева из родной деревни, но дело спас брат Райны и друг Ивайло — Богдан Гешов, который вступился за сестру и её счастье.
Ивайло с Богданом дружили с самого детства. Два друга — не разлей вода. Богдан был жгучим брюнетом, подвижным как ртуть, и редкостным пронырой. У него постоянно возникали дела со всякими подозрительными людьми, но при этом он был на редкость удачлив — серьёзных неприятностей от этого у него не возникало. Ну, или почти не возникало… Ивайло же был, наоборот, светло русым, медленным и консервативным парнем, которому очень часто приходилось вытаскивать своего дружка из неприятностей — где уговорами, а где и силой помогать Богдану спасти свою шкуру.
Пусть Богдан уже давно не попадался на своих проказах и более серьёзных затеях, но друга он очень ценил и, зачастую, с ним советовался, ибо Ивайло своим медленным, но очень въедливым умом часто замечал вещи, которые могли бы порывистому Богдану создать проблемы в будущем.
Для Богдана любовь Райны и Ивайло оказалась более важна, чем получение новых связей после её свадьбы с богатеем-торговцем — друга он очень любил, сестрёнку тоже. Так что он смог, пусть и не сразу, уговорить родителей не мешать их счастью, а потом опозорить и заставить бежать из села её прежнего жениха — скупщика скота, который решил отомстить дерзкой девчонке, тупым её родителям и новому мужу.
Сейчас Богдан сильно разбогател, благодаря сомнительным торговым операциям, которые он проворачивал в Варне, но дружба его с мужем сестры только крепла. Ивайло и Райна даже первенца своего назвали в его честь — Богданом. А старший брат очень гордился семьёй сестры и маленьким тёзкой-племянником. Своей семьи у него пока не было, он всё твердил, что хочет, как Ивайло, найти любовь, и не спешит, а связями он и так обрастёт.
Родители Ивайло и Райны уже умерли, хоть и успели дождаться внуков, и Богдан жил один. За его домом в его частые отлучки приглядывали сестра и её муж, а он сам заботился только об их семье.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Когда пришли русские, то болгарам стало сильно лучше — русские не грабили их, хлеб, мясо и овощи только покупали, русские военные священники говорили на понятном языке, турецких бандитов приструнили. Однако теперь русские готовились уходить. Ивайло, конечно, остался бы в родном селе: что делать, здесь земля, политая потом и кровью сотен его предков, но вот Богдан…