Хорошо хоть, что их рота сейчас в казарме осталась, а не в город пошла. Вот как пошли тогда на Зимний — все пять рот Преображенского полка, что были в казармах, выступили разом — и под сотню человек там и оставили.
Кто же знал, что та рота, которая стояла в тот день в охране Зимнего дворца, была разоружена и наступавших гвардейцев встретят огнём, да ещё и пушечным… С тех пор и началось безобразие, солдаты и офицеры пили, многие ушли в город на грабежи. А уж когда прошёл слух, что наследник с генералом Вейсманом уже в городе и полностью поддерживает мать, вообще какой-то ужас начался. Вот две роты куда-то ушли без офицеров ещё утром и пока не вернулись. Так что Никитин пил вино и старался не думать о дальнейшем, пусть вон командиры думают.
Афанасьев сейчас уверял солдат, что дело их правое, Наследник на самом деле вот-вот придёт их поддержать, а к его приезду в город, надо завершить дело, взять чудовище на троне и будут деньги, вино, бабы. Он говорил много и громко, голос его иногда срывался на визг и от этого голова Ивана гудела.
— Вот бы заткнулся скнипа[118]! — тихо проговорил Петька Ивашин, сидевший рядом с ним и тоже молча пивший вино.
— Эх, грех это, человек умирает, а мы ему даже не поможем…
— Так может, он умер уже!
— Тем более, убрать его! Похоронить надо же!
— Ты же слышал, нельзя его трогать, пока не завоняет!
— Так ведь православный он, что ж так?
— Мы гвардейцы, жалости к врагу иметь не должны!
— Нечто он враг? Ведь служили вместе…
— Эх, история… — дружки переглянулись и снова синхронно приложились к бутылкам.
Внезапно дверь в казарму с грохотом распахнулась. Удар по ней снаружи был такой силы, что дверь сорвалась с петель и вылетела внутрь, прикрыв собой лежащего прапорщика.
В открывшийся проём ворвались солдаты с фузеями, ощетинившимися штыками, в руках. Они встали полукругом, сразу за ними вошла небольшая группа офицеров и генерал в парадном мундире, украшенном орденами и лентами.
— Что бездельники — Отчизну пропиваете! Мы, там кровь проливали, Турцию громили, а вы тут матушку-царицу и государя-наследника предаёте? — среди преображенцев поднялся гомон, солдаты начали хвататься за оружие, разбросанное по казарме, и тогда генерал отодвинулся в сторону, а в помещение на руках вкатили две полевые пушки. Артиллерист, скаля зубы, помахивал пальником. Стало тихо. Иван непонимающе посмотрел на дружка — тот ничего не смог ему ответить.
— Да кто же вы такие? — всхлипнул капрал.
— Генерал-аншеф Вейсман! — сузив глаза, рявкнул офицер рядом с генералом.
— Сам Вейсман? — у Ивана диким ужасом перекосило лицо, — Так он же ближний Наследника!
— Что ты врёшь, падаль! — закричал на него Афанасьев, — Никита Иванович Панин ближайший друг Наследника, и он нас ведёт! Ложь это!
— Какая же ложь? — из задних рядов преображенцев вышел полностью одетый и даже, похоже, трезвый сержант, — Как есть Отто Иванович, генерал-аншеф!
— Смолянин, ты? — офицер, что назвал имя генерала, выступил вперёд.
— Я, господин капитан! Вернулся по ранению в полк, и вот такая оказия…
— Еремеич, это точно сам Вейсман? — Иван тоже вступил вперёд, непонимающе огладываясь вокруг.
— Точно, Ваня — он самый. Уж я-то его знаю… — капрал Смолянин по ранению вернулся в полк из действующей армии, где воевал там в том числе и под началом самого́ Вейсмана.
Офицер же что-то зашептал на ухо генералу.
— Что Смолянин! Ты, вот капитан Лобов говорит, храбрец и умница, почти крестник Наследника и в полк вернулся по ранению и награждён должен был императрицей? Так как же ты с изменниками-то… — не успел закончить генерал, как Смолянин оглянулся на преображенцев, перекрестился и встал рядом с генералом.
— Ваше Высокопревосходительство! Хотите-казните, хотите-милуйте! Я против Вас и Государя-Наследника не пойду! — Смолянин рванул на груди мундир, и показались бинты со следами крови от ещё не зажившей раны. — Мне сам Павел Петрович грудь перевязал, сам меня навещал! Жизнь мою спас, а я! Я Иуда?!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Иван, как во сне, поплыл к ним, как через дым, бросил под ноги генералу свою фузею, что он, не думая, схватил поле грохота двери, и упал на колени. — Прости меня, Господи за грехи мои! — исступлённо выкрикнул он. Его крик вызвал цепную реакцию у Преображенцев, они начали бросать оружие и становились на колени, моля о пощаде. Исключением оказался Афанасьев, который вдруг с диким воплем выхватил пистолет и выстрелил в генерала.
Капитан Лобов, стоявший рядом с Вейсманом, успел сделать шаг в сторону и прикрыть генерала от пули. Повтора не последовало, стоя́щие рядом с подпоручиком солдаты набросились на него, отняли оружие и стали его избивать. Наверное, они и убили бы его, но один из офицеров, вошедших в казарму с Вейсманом, прекратил это. Сам генерал пытался помочь раненому офицеру. Тогда стоя́щий на коленях капрал хрипло попросил его:
— Ваше Высокопревосходительство, помогите прапорщику Евстафьеву! Человек, наверное, помер уже, но душа же христианская! Не дело ему тут лежать…
— Что? — генерала перекосило. — Что?!
— Да он против мятежа слова говорил, его вон Афанасьев зарезал. Вон под дверью он. — солдаты подняли дверь, один из них коснулся тела и с удивлением сказал:
— Кажись, живой ещё!
Двух раненых вынесли из казармы, и врач начал оказывать им помощь. А на полковом плацу, под барабанный бой строились разоружённые преображенцы.
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
За неделю мы почти полностью подавили мятеж. Становилось понятно, что ситуация под контролем. Все руководители заговора были пленены, мятежные войска разоружены и помещены под арест. Пришлось задействовать для этого казармы гвардейцев, Петропавловскую и Шлиссельбургскую крепости и даже здание инженерного корпуса в Ропше, часть сановных мятежников пришлось поместить в Воронцовском дворце. Была сформирована следственная комиссия во главе с Потёмкиным, которой предстояло провести следствие и определить виновных. Только Григорий Орлов и где-то тысяча мятежных солдат, в основном конногвардейцев, где-то ещё скрывались.
Императрица Екатерина и Потёмкин сидели в кабинете, пили кофе и разговаривали.
— Катенька, всё скоро закончится, давай поедем в Петергоф — отдохнём! Жалко зима — а то на кораблике бы покатались!
— Ох, Гришенька! А Павлушу на хозяйстве отставим?
— Да, Маша его к нему приедет, и мы им и они нам мешать не будут! — вот здесь их разговор был прерван самым неожиданным образом, в кабинет без стука ворвался Белошапко.
— Что? — Потёмкин схватился за шпагу.
— Там! Павел Петрович письмо получил! Мария Константиновна в Москве преставилась!
— Что? Как? — раздались два крика.
— Чума там!
Оттолкнув его, Потёмкин ринулся в комнаты Наследника. Распахнув дверь, он увидел Павла, неподвижно сидящего в кресле, письмо лежало на полу возле его безвольно повисшей руки.
Он бросился к креслу, опасаясь худшего. Павел смотрел в окно абсолютно пустым взглядом. Там шёл снегопад, снежинки тихо падали, полностью закрывая панораму города. Потёмкин наклонился к нему. Наследник дышал, но не реагировал на его появление.
— Павел! — испуганно прошептал Потёмкин. — Тот, не реагируя, смотрел в окно. За окном снег закручивался метелью в изысканные узоры. Потёмкин тоже посмотрел на вьюгу. В мятущемся снеге, казалось, можно было увидеть различные рисунки, и на секунду ему показалось, что там мелькают фигуры и лица, давно забытые им, но когда-то очень дорогие и важные. Он мотнул головой, прогоняя морок, и снова тихо произнёс:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Павел! — Тогда тот, наконец, отреагировал, посмотрел на него наполненными болью глазами и произнёс:
— Гриша! Вот ты скажи мне, что Он хочет от меня? За что мне это всё? В чём я провинился? В чём отошёл от воли Его? — и уже тихо-тихо, на грани слышимости и очень-очень медленно, — Бедный, бедный Павел!