жителю». И потом стал ждать ответа.
Ждал-ждал Юрий Данилович весточки из родной деревни и все-таки дождался. Не от жены дождался, а от «местного жителя», как он предусмотрительно писал на своем конверте. От какой-то Матвеевой А. Е.
Письмо Юрий Данилович вскрыл не сразу, долго держал его перед встревоженными глазами — должно быть прикидывал: кто же это такая, местная жительница Матвеева А. Е.? Или просто оттягивал время, чуял сердцем: уж если ответила не жена, стало быть, ничего доброго в долгожданной весточке нет и незачем торопиться...
Дежурил тогда по заставе ефрейтор Желтухин. Тот самый краснодеревец Желтухин, что погиб потом от ножа вражеского лазутчика... Так вот от него, от этого весьма уважаемого на заставе боевого фронтовика Желтухина, и узнали пограничники, что какую-то уж очень тяжелую весть получил из дому Юрий Данилович Селюшкин. Читал он тогда письмо из родной деревни Емсковицы, и лицо его бледнело и бледнело, пока не стало снежной белизны, а глаза все расширялись и расширялись, будто человек вот-вот лишится разума. Потом Селюшкин покачнулся и упал бы, наверное, если бы не вошел в этот момент начальник заставы капитан Клюкин и не поддержал бы его:
— Что с тобой, Юрий Данилович?
А Селюшкин разрыдался:
— Гады!.. Зверье!..
Капитан Клюкин осторожно взял его под руку, как берут тяжелобольного человека, и бережно повел его в свою землянку...
И произошло в тот вечер на заставе необычное: на боевой расчет не вышел старший сержант Селюшкин. Уж он-то, старый служака-пограничник, отлично знал и понимал, что в напряженной жизни любой пограничной заставы боевой расчет — святая святых. Сам, бывало, задолго до построения, молчаливо сосредоточенный, разглядывал подворотничок, и если находил, что его белоснежная чистота чуть нарушена, то тут же подшивал новый, потом принимался наводить блеск на сапогах. После этого придирчиво осматривал каждого солдата своего отделения и, если обнаруживал хотя бы малый беспорядок, всегда говорил:
— Боевую задачу на охрану государственной границы получать будешь, товарищ, солдат. И в таком неряшливом виде в строй побежишь? Чтоб через минуту был у тебя порядочек!..
А тут произошло небывалое: сам Селюшкин не вышел на боевой расчет.
Капитан Клюкин, закончив ставить задачу, сказал вдруг охрипшим голосом:
— У нашего боевого товарища, у старшего сержанта Селюшкина, случилось большое горе. — Помолчал и прибавил строго: — С расспросами и разговорами к нему не приставать. Ясно?
И все этот приказ выполняли неукоснительно.
С этого вечера неузнаваемо изменился старший сержант Селюшкин. Стал молчаливым, и в глазах его застыла тяжелая тоска. Нет, людей не избегал, но держался больше в сторонке. И курил, курил...
Вот что написала Селюшкину его односельчанка Анастасия Егоровна Матвеева.
За неделю перед освобождением Емсковиц нашими войсками случилась страшная беда. Перед самым рассветом эсэсовцы прошлись по всем без исключения домам Большого конца и вырезали всех от мала до велика. Попала в эту кровавую мясорубку и Ксюша Селюшкина со своими близнецами Васьком и Аленкой. Сама Матвеева спаслась совершенно случайно: ночевала в ту черную ночь не дома, а у больной родственницы в другом конце деревни — в Малом. Кроме нее остались в живых еще две жительницы Большого конца — десятилетняя и четырехлетняя девочки из большой семьи Слепневых, — палачи спешили и не заметили их, притаившихся на русской печке. Старшая лишилась рассудка, и ее отправили в дом душевнобольных, — такое увидела, такое пережила... Младшенькую, Анютку, она забрала к себе... Нет у Селюшкина и отца с матерью — погибли вместе со всеми.
Не обошла стороной лихая беда и саму Анастасию Егоровну: от ножей извергов погибли дочь ее Варенька и свекровь старая, оставшиеся дома, пока она выхаживала больную родственницу в Малом конце. Нет вестей и от мужа: может, воюет, а может, и погиб давно...
И еще писала Анастасия Егоровна, чтобы не таил он на нее обиду за долгое молчание — после всего виденного и пережитого она не сразу пришла в себя, около месяца ходила как помешанная... Сама убитая горем, она просила Юрия Даниловича проявить солдатскую выдержку, хоть это и тяжело и свыше человеческих сил...
Через много-много лет, уже на свадьбе пограничной крестницы Тани Кучеровой, Селюшкин признался:
— Не окажись ты тогда на нашей заставе, Танюшка, вряд ли ходил бы я по земле. Скорее всего — лежал бы в ней. Ты, в общем-то, болезнью своей меня подлечила. Это хорошо, что я догадался тогда пойти на лыжах с матерью твоей и вот с Никитой, чтобы доставить тебя в комендатуру к врачам... Горе в себе носил, и от этого мне с каждым днем становилось все тяжелее — хоть головой в петлю, пока не поделился я горем своим с матерью твоей. Поделился, подумал потом, сколько людей поглотила война ненасытная! Но ведь жизнь продолжается, есть на земле другие ребятишки малые. И сказал я тогда себе: ради них и ты живи, старый солдат!..
Вот и односельчанку его, Анастасию Егоровну, тоже спасла маленькая девчушка Анютка.
Селюшкин хорошо знал эту Матвееву Анастасию Егоровну. Знал не под этой фамилией, а Настей Томиловой, которую уже потом, когда она повзрослела, за редкую красоту вся деревня называла Настей Красивой. Хотя Настя была моложе Юрия года на два, но учиться в школе они начали вместе — начальную школу в Емсковицах открыли в день десятой годовщины Октябрьской революции. Сели за парты в первом классе тогда одновременно и восьмилетние и двенадцатилетние деревенские ребята. Селюшкину пошел девятый.
Дома Селюшкиных и Томиловых стояли рядом, а потому Юрка и Настя были всегда вместе с утра до вечера. И, когда он шел в школу, останавливался перед окнами томиловского дома и кричал:
— Настя, выходи!
Настя тут же выскакивала из калитки — ждала, когда Юрка крикнет. Из школы тоже возвращались всегда вместе.
Уже со второго класса ребята дразнили их женихом и невестой. Дразнили, но к дружбе этой относились уважительно и даже оберегали ее.
Как-то появился в школе шустрый новичок — сын кузнеца, приехавшего из Ленинграда, Сережка Матвеев. Хотя в классе были другие свободные места, Сережка направился к парте, за которой сидела Настя Томилова. Ее постоянного соседа Юрки Селюшкина в тот день не было в школе — мать ушла по каким-то делам в Осьмино и оставила Юрку присматривать за младшим братишкой... Сережка остановился у парты возле Насти. Она сердито предупредила: