подходящую землянку отыщем. Хоть и часок малый полежит наша Танюшка спокойно...
Вместо сорока минут шли больше часа, пока не достигли бывшего переднего края обороны. Здесь, на склоне сопки, чуть приметными впадинами обозначились траншеи, торчали обломанные стволы деревьев.
У Селюшкина было острое зрение. В белом снежном однообразии по едва различимой щели он обнаружил то, что было нужно.
— Дзот это. А рядом снежная шапка подымается — не иначе как землянка. Но как попасть в нее — столько снегу навалило!
Все-таки попали: где руками, а где и лыжами разгребли снег в проходе и пробрались внутрь. Как охотничья избушка в сибирской тайге, землянка оказалась не пустой: посередине ее стояла железная печка-бочка, отыскалась даже керосиновая коптилка, нашлись и дрова, покрывшиеся легкой паутиной плесени.
— Хозяйственные тут воевали фронтовики! — обрадовался Юрий Данилович. — Давай-ка, Васильев, трубу от снега очистим, печурку растопим, и будет тут у нас с вами рай земной.
В землянке приметно попахивало сыростью. Но стоило только затрещать сухим дровам в печке — запахло уже не мертвым заброшенным подземельем, а жильем.
Дождавшись тепла, Екатерина Григорьевна вынула из мехового мешка проснувшуюся дочь — тихую, вялую. Посадила на колени, легонько прижала к себе:
— Совсем ты у меня обессилела, Татьяна!
Никита Васильев между тем растопил снег в своем солдатском котелке:
— Чайком побалуемся, братцы! Есть у меня и такой продукт в запасе!
Разогрели на раскрасневшейся печке тушонку.
— Посиди-ка, Татьяна, у дяди Юры на руках. Я стол накрою, — поднялась Екатерина Григорьевна.
Сидели в нагревшейся бывшей фронтовой землянке трое взрослых и маленькая девочка. И ничего вроде бы не происходило такого особенного: один молодой военный копошился у печки, второй, постарше, бережно держал на коленях притихшую крохотную девочку, молодая женщина привычно «накрывала стол» — на краешке нар расстелила газету, уложила на нее куски хлеба, поставила банки с разогретой тушонкой... Все сосредоточенно молчали.
Танюшка обессиленно склонила свою головенку на грудь Селюшкину. Одной рукой он бережно поддерживал девочку на коленях, а другой, чуть касаясь, осторожно гладил ее по голове. Юрий Данилович молчал. И молчание это было особенным. Екатерина Григорьевна нет-нет да поглядывала на него. Она слышала от пограничников о каком-то письме, которое Селюшкин получил несколько недель назад и после которого тяжко затосковал, — какая-то большая, непоправимая беда стряслась у него на родине. И Екатерина Григорьевна гадала, что за тяжкая беда: не с женой ли, не с детьми ли что случилось?
Никита Васильев, глядя на Селюшкина, думал другое: хороший отец получился бы из его командира отделения — держит он на руках маленькую девочку и будто светлеет его лицо, не так давно посуровевшее, потускневшее.
— А ваши дети, Юрий Данилович? — неуверенно не то спросила, не то утвердительно произнесла эти слова Екатерина Григорьевна тихо, бережно. И сказала не «ребенок», а «дети».
— Были... Двойняшки... — не сразу ответил Селюшкин, не переставая осторожно гладить девочку.
Он смотрел куда-то вдаль, сквозь стены и накаты землянки. Его не удивили слова Екатерины Григорьевны, он будто ждал их. Ответил, не повернувшись, и продолжал сидеть в том же положении — расслабленно, неподвижно. Он и ел так, с дремавшей Танюшкой на коленях.
— Были, были у меня дети, — повторил он. — Васёк и Аленка были. Позавчера деткам моим обоим вместе десять лет исполнилось бы, по пять годиков каждому...
Помолчал, перевел глаза на Никиту Васильева. Тот все понял:
— А что, Юрий Данилович, пойду-ка я пробивать лыжню.
— Что ж, пожалуй...
— Не забывайте дровишки подкладывать в печурку...
Никита Васильев все загадывал: вот пробьюсь до тех кустиков — отдохну. Добирался до загаданного места, прикидывал, что еще не очень устал, и намечал очередной ориентир. Так он шел и шел, уминая рыхлый снег и оставляя за собой две глубокие борозды.
И невольно мысли Никиты переключились на войну. Вот сейчас здесь стоит неправдоподобная тишина. Но давно ли над этими сопками, над болотом грохотали пушки, выбивали смертную дробь пулеметы и автоматы, гибли люди — молодые, здоровые, в самой-то мужской силе... И еще думалось: за все это немалое время, пока они идут, не пересекла им дорогу ни единая строчка заячьих или иных звериных следов, — и зверье уничтожила или разогнала с родных мест война, свирепая, беспощадная. И когда-то еще вернется сюда полнокровная жизнь, обживут эти привольные места звери и птицы, отпечатают на девственном снегу не только отдельные следочки, но и торные тропы проложат...
Впереди полоса заснеженной дороги упиралась в очередную сопку. Никита Васильев решил дойти до этой сопки, и тогда уж повернуть обратно. И не выполнил задуманного: неожиданно наткнулся на срубленное деревцо, воткнутое в середину дороги. Остановился и заулыбался радостно: от деревца устремилась к сопке прямая лыжня, недавно проложенная солдатами из комендатуры...
С десяток метров пробежал он по твердой лыжне — на совесть потрудились ребята! И, не передохнув, побежал обратно, к фронтовой землянке...
Услышав от Никиты Васильева о лыжне, Екатерина Григорьевна спешно собрала Танюшку. И маленькой девочке неведомыми путями передалось настроение матери: она и постанывать стала меньше, и на ее осунувшемся личике появилось грустное подобие улыбки. Она поглядела на Никиту Васильева затуманенными болезнью глазами, перевела их на Юрия Даниловича и вдруг сказала:
— Ника...
— Ишь ты, на свой ребячий лад по имени тебя назвала, Васильев! — растрогался Юрий Данилович и весело скомандовал: — Кончай ночевать! Выходи строиться!..
На лыжню, проторенную солдатами комендатуры, вступили уже, когда к концу подходил короткий зимний день. Юрий Данилович дал обусловленный сигнал ракетой. И тотчас за плотной стеной черного леса, чуть поднявшись над верхушками деревьев, вспыхнула ответная.
О СЕЛЮШКИНЕ
1. Была семья...
Почти три долгих года не было вестей из родной деревни старшего сержанта Селюшкина Емсковицы, что в Ленинградской области. Все эти три года он ничего не знал о своей семье, оказавшейся под немцами: жене Ксюше с двойняшками Васьком и Аленкой. И томился все эти три долгих года: как они там, живы ли?.. Сразу же, как только узнал об освобождении родных мест от врага, отправил в деревню письмо. И на всякий случай добавил: «...а также любому местному