сколь на многое, как на войне, так и в труде оказывались способны женщины и сколь мало останавливали их предрассудки о женской телесной слабости и умственной неполноценности. С самых первых революционных волнений в Америке женщины были на переднем крае, как в практической деятельности, так и в одушевлявшей ее независимой мысли: во время восстания Бэкона 1676 года одна женщина была отправлена им на поиски сторонников мятежа в глубинке и первой привела на службу Бэкону отряд его сторонников, а другая, Сара Грендон, после подавления восстания была лично, по имени, изъята из списков амнистированных, поскольку «всеми силами способствовала и немало послужила прошедшему ужасному мятежу». Еще одна Сара, мистрис Драммонд из Джеймстауна, Виргиния, воплотила в себе боевой дух всех этих женщин, когда в ответ на угрозы губернатора, обещавшего казнь за участие в беспорядках, переломила у него перед носом прутик с такими словами: «Всей мощи Англии я боюсь не больше, чем переломленной соломинки!»[256]. И после поражения мятежа Сара не утратила мужество и решимость, но теперь обратила их на благо семьи: пламенными и настойчивыми прошениями ей удалось вернуть владения Драммондов, конфискованные английской короной. До того как история встанет на сторону американцев, оставалось еще сто лет.
И когда разразилась Великая американская революция, важную роль сыграли в ней отвага и решимость женщин. От всех взрослых колонисток ожидалось, что они будут пламенно призывать мужчин на войну, упрекать трусов и дезертиров: «Нью-Йорк Газетт» за 2 октября 1775 года рассказывала, как деревенские девушки, когда к ним на «вечорку» пришел молодой лоялист-«тори», раздели его до пояса, облили патокой и засыпали травой. Другие апокрифические сообщения повествовали о том, как женщины в кризисные моменты сколачивали военные отряды, надевали униформу и «не уступали мужчинам в доблести». Сами женщины тоже не молчали: Элиза Уилкинсон от имени многих мужественных вдов обратилась ко всем американкам с призывом пожертвовать своими мужьями ради правого дела, добавляя при этом: «Если бы мой муж отказался идти в бой для защиты отечества, думаю, я презирала бы его всей душой»[257].
Несмотря на очевидную пропагандистскую силу этих призывов, убеждали они не всех и каждую. Сара Ходкинс, двадцати пяти лет, была матерью двоих детей, и младший едва появился на свет, когда муж ее в 1775 году записался в ополчение, осадившее Бостон. Она так и не смирилась с его отсутствием и писала ему так: «Почти каждый день я жду тебя, но не позволяю себе обманываться надеждой, ибо на что ни попытаюсь опереться… встречаю лишь беды и разочарования». Саркастически посылала привет его полковому командиру – «надеюсь, ему не лучше моего спится в холодной одинокой постели» – и упрекала за то, что муж оставил жену и детей: «Нашему крохе уже шесть месяцев, а отца у него, почитай, не было и нет»[258]. Но в первую очередь Сара давила на мужа, как только могла, чтобы он не вздумал завербоваться в ополчение на следующие три года – по причинам, ясно изложенным в «Коннектикут Курант» от 8 сентября 1777 года:
Как же получается, что во многих городах бедные жены наших солдат ходят от двери к двери, умоляя помочь им самым необходимым для жизни… а их гонят прочь, хотя все наши общины торжественно обещались поддерживать семьи тех, кто сражается за отчизну?
Один верный слуга отчизны однажды не выдержал. Сержант Сэмюэль Гловер, ветеран боевых действий при Брендивайне, Джермантауне и Стони-Пойнте, не получавший жалованья в течение пятнадцати месяцев, возглавил бунт «своих братьев-солдат». Он был расстрелян. Его вдова обратилась за денежной помощью к Американской Ассамблее, спрашивая: «Каковы, по-вашему, должны быть чувства человека… которому бедность смотрит в лицо, и несправедливость угнетает его и его семью?»[259].
Такие жены понимали: потеряв мужа, они теряют не только партнера, друга, возлюбленного, но и опору своего существования. Правда, для молодых оставалась надежда выйти замуж во второй раз, благо колониальные вдовцы привыкли с этим не тянуть: не успевала остыть постель после дорогой усопшей, как они укладывали туда новую женушку. Но матери, сыновья которой достигли призывного возраста, заменить любимого сына никто не мог – и на этой почве порой разворачивались острые конфликты. Так, в знаменитом семействе Ливингстонов, когда тетушка заметила: «Позор, когда джентльмены не посылают своих сыновей в армию», а затем сказала племяннику в присутствии его матери, что ему стоит вступить в ополчение, «не спрашивая разрешения у родителей» – тут, как писал очевидец, проявив истинный талант к преуменьшениям, «между дамами возникло некоторое взаимное недовольство». Чего боялась миссис Ливингстон – слишком очевидно хотя бы из этого рассказа армейского капеллана, передающего последние слова «юноши, умершего от ран» после битвы 13 сентября 1776 года:
Пошлете ли вы весточку моей матери? О, если бы она была здесь, если бы ходила за мной, я бы поправился. Матушка! Как же я хочу ее увидеть! Она не хотела, чтобы я вступал в ополчение. Теперь я очень жалею об этом; скажите ей, что я сожалею![260]
Однако не стоит недооценивать силу преданности американских женщин «правому делу», во многих отношениях зависевшему от их активной поддержки. Так, ключевую роль на первом этапе сопротивления сыграло их согласие с бойкотом 1769 года, отвергшим весь английский чай, шелка, сукна и предметы роскоши: собственно говоря, это и было сопротивление. За бойкотом естественно последовала нехватка товаров, прежде получаемых из Англии – и кто боролся с ней, если не женщины? Так, в 1769 году в одном лишь Миддлтауне, штат Массачусетс, женщины спряли 20 522 ярда шерсти, но Ланкастер в Пенсильвании их переплюнул – произвел за тот же период 35 тысяч ярдов. Американские мужчины прекрасно сознавали силу «женской артиллерии». В одну из следующих волн бойкота, когда «добрые жены» из Эдентона в Северной Каролине предприняли «первую известную нам политическую акцию американских женщин в колониях», подписав формальную резолюцию об исполнении решения Конгресса, эта их инициатива публиковалась и восхвалялась повсюду[261].
Но женская деятельность на благо революции велась не только за веретеном или за чашкой чая. Когда начались боевые действия, примеры женского героизма можно было встретить на обеих сторонах. На британской стороне бессмертную славу завоевала леди Харриет Экленд, жена командира гренадеров, участвовавших в наступлении генерала Бергойна летом 1777 года, когда муж ее был ранен и взят в плен. Ночью, под огнем вражеских стрелков, на маленьком суденышке с небольшой командой спустилась она вниз по Гудзону, пробралась сквозь вражеские укрепления, на рассвете ворвалась в саму американскую цитадель и освободила своего мужа. Еще поразительнее, учитывая его тяжелые ранения (Джона Дайка Экленда ранили в живот и прострелили обе ноги), что Харриет сумела не только сохранить мужу жизнь на опасном обратном пути, но и выходить так умело, что от ран не осталось ни следа.
Не меньшую решительность проявила баронесса Райдизел, жена еще одного британского командира. Прибыв в Америку с тремя маленькими дочерями, которым не исполнилось еще и пяти лет, баронесса, однако, сопровождала мужа в походах, несмотря на все трудности и опасности: однажды она спасла дочерям жизнь под огнем, закрыв их собственным телом, в другой раз вместе с ними и другими британскими выжившими пряталась в залитом экскрементами подполе, без еды, в течение шести дней, пока не подоспела помощь. Участвовали женщины и в самих сражениях. Республиканская героиня Мэри Людвиг Хейз заслужила прозвище «водоноска Молли» за мужество, с каким в разгар битвы носила воду канонирам. Когда был убит ее муж, цирюльник и хирург, ставший артиллерийским сержантом, Мэри заняла его место у орудия – и ее хладнокровие вошло в легенду. Ядро пролетело у нее между ног, оторвав кусок нижней юбки, а она только взглянула вниз и «заметила без малейшего волнения: повезло, мол, что оно не прошло повыше – тогда могло бы оторвать кое-что другое; и с тем продолжила свое занятие»[262].
Активное участие в Американской войне женщин на всех уровнях и на обеих сторонах любопытно контрастирует с той ролью, которую играли их прабабушки в Английской гражданской войне предшествующего столетия. С какой стороны ни посмотри, ясно, что более свободная жизнь в Новом Свете, слом многих привычных систем и иерархий, неизбежная солидарность колониального бытия – все это создало условия, при которых вклад женщин, как индивидуальный, так и общий, имел намного больше шансов проявиться и получить высокую оценку. Все было иначе в сложном и болезненном английском конфликте: там воевал друг с другом один народ, решение быть «за короля» или «за парламент» определялось сетью глубоких и часто противоречащих друг другу лояльностей; и слишком часто линия