Если после расправы над Дракулой у некоторых брезжила мысль, что это начало конца, то нападение на аламаннцев убедило в этом всех. Будто некая незримая броня, годами закрывавшая от любой беды, оказалась сорвана. В соседние с Аламаннским королевства хлынули толпы беженцев. Правители поспешно бросились закрывать границы, но куда там. Люди бежали поодиночке, через леса, с порубежной стражей дрались. Кому из аламаннцев удавалось проскользнуть, рассеивались по городам, где рассказывали каждому встречному о злобе авалонцев. Гвиневра не поскупилась, всей темной нечисти нашла применение. Воевала нечисть, правда, плохо. Ворвавшись в мелкий городишко и ограбив его, отряды застревали там, не желая идти дальше. Но королеве-чародейке и не нужны были аламаннские земли — ею двигало мщение. Избить Фридриха, унизить, растоптать. Пусть лучше собственный народ его возненавидит за своеволие.
— Они на севере и северо-западе, — показал Баюн лапой на карту. Финист отдал под его начало железных соколов, чтобы рысь мог следить за авалонскими войсками и докладывать. — На севере уперлись в светоносцев, огибают теперь рубежи, чтобы войти с юга. Далеко не проходят, дыма больше, чем огня. Жгут, разрушают... Словно хотят запугать.
— Именно это и хотят, — сказал Финист. — Самим потому что страшно. Королевства друг с другом уже давно не бились.
— А мы что же? У нас под боком опять...
— Да подожди ты. Лезешь поперек навы в пекло. Так не делается.
— А как делается?
— Вот скоро увидишь, как.
И Финист обещание сдержал, показал. Через неделю на окраине одного из аламаннских городов нашли объеденные баргестами тела. С виду дворяне, но без брони, из оружия только сабли, на сапогах шпоры — кони, видимо, ускакали, или же их нечисть посчитала вкуснее и жирнее. По бумагам русичи, званий невысоких. Рядом случилась птица Гамаюн и, не мешкая, раструбила по всем яблочкам, чародейским зеркалам и шарам, что авалонская нечисть сожрала мирных путников.
Финист кликнул рать. Облаченные в черную навью бронь, с навьими самострелами да мушкетами, русичи вышли из Тридевятого, прошли через Залесье и ударили по трем направлениям. На подмогу нечисти устремились авалонцы-люди. Гвиневра отправила Финисту посла с депешей, полной гнева и восклицательных знаков. Финист в ответ взял медную монету, запечатал в конверт и отдал послу со словами:
— Передай своей королеве на хлебушек, я старость уважаю. А то она, видать, совсем обнищала, что за гроши удавить готова.
Все равно как пощечину влепил. Дадон бы так не смог, хоть и пыжился временами, а трусливый Горох — и подавно. Смотрел Баюн на зеленеющую рожу посла, и не мог не гордиться. Но все равно рассказ верховного навы не шел из головы, глодало что-то подспудно, отравляя спокойную, в общем-то, жизнь. Поэтому Баюн, как только день стал клониться к вечеру, вышел из терема — кое с кем потолковать.
На дворе начало месяца лютеня. Люди в шубы кутаются, шапки надвигают на нос — бедные, бесшерстные, как голые кошки с далеких южных царств. Стынут, обледенелые, новые флаги Тридевятого над царским теремом. Финист их распорядился сделать красно-фиолетовыми, а гербом хотел первоначально вторнуть ту жуткую статую, что в Навьем царстве стоит подле Цитадели. Еле-еле отговорили. Верховный нава, глазищами коварно блестя, предложил вместо статую рогатую чашу — Финист аж подпрыгнул и матерщиной его покрыл: «Ты мне, песьеглавец такой-растакой, огненную войну пророчишь, что ли?!» Чего в этом символе страшного, наместник объяснять не стал. Наконец утвердили волка, бегущего посолонь над теремом. А чтобы не было мрачно, оранжевое светило добавили. Все пекельные цвета. Людям невдомек, а навам на радость.
На рынке шумно. Прежде зимой на потеху были одни калачи с ватрушками да петушки леденцовые, а сейчас из Хидуша и Сина начали фрукты везти. Дорогие, заразы, но Баюну бесплатно дали. Рысь понюхал, куснул — так себе. Что в них люди находят, непонятно.
Вот королевства торговлю запретить не запретили, но прикрыли. Иберийские скакуны на все золота теперь. Латы и кольчуги отныне тоже только свои. Поэтому Финист оружейников не жалеет, цеха все расширяет. Навья бронь недешева, обычные кметы ее себе позволить не могут. Синские купцы, правда, тебе все что хочешь продадут, хоть полный доспех, как у лучших кузнецов королевств. Да только синьцы хитрые, все хорошее у них для себя, а для чужестранцев принцип другой — тяп-ляп, зато много. Финист как-то выразился, что они и детей, наверное, точно так же делают.
Баюн перехватил в мясном ряду курятины, потом у бабушки с крынками — молока. Пока лакал, услышал за спиной:
— Царя-то будут выкликать? Али как?
— А шут их знает, Фомич. Тебе-то что за беда?
— Дак ведь негоже оно, царь от Бога помазанник. А этого кто помазал?
— Тише ты! Вон его зверь ручной стоит, докладет — головы не снесешь.
Баюн чуть не фыркнул в миску. Финист на злословие внимания почти не обращал. Говорил, пока вреда нет — пускай балакают. Сам тем временем из восточной ссылки повелел доставить Идолище Поганое, узника Дадоновского, и четвертовать. Чтобы его несчастной судьбой вольнодумцы всякие больше не досаждали. Дадон Идолище за то сослал, что он во времена Бориски слишком много уворовал из казны. Не из радения о русичах царь так сделал, конечно, а чтобы то золото себе прибрать. Нечестно ведь этого, когда воруют больше самого государя. Финист Идолище разорвал лошадьми, а люди рассудили: суров наместник. Бояться надо. Чтобы такому — да не доносили?
— Я зверя не страшусь, мне укрывать нечего, — сказал Фомич. — А порядок должон быть.
— Тебе порядка не хватает? Сытно, мирно, татей поубавилось. Каков еще порядок нужен?
Дослушивать Баюн не стал. Сказал бабушке спасибо и поторопился к Емеле. Тот гулять любит, не найдешь его потом.
Емеля жил бедно. И не потому, что жизнь не удалась, а потому, что сам себе так постановил. Печка, стол да лавка. Сундук еще. По углам клубы пыли катаются. Ест руками, как басурман, но ему ложка и не нужна — не готовит ничего. Один овощи, сырые. Зимой полупустая окрошка прямо из миски. Неудивительно, что болеет. Баюн его жалел. Пытался убедить, что все эти хидушские штучки не про русского человека, но Емеля на своем твердо стоял.
— Здрав будь, — приветствовал он Баюна на пороге. — Проходи, в ногах правды нет.
Бедно-то у Емели бедно, а яблочко на блюдечке лежит. Надо же смотреть, что деется.
— Я с того дня, как ты мне про демона рассказал, много думал. — Емеля налил себе горькой зеленой водицы, предложил гостю. Рысь из вежливости согласился. — Не может такое страшилище быть благом. Ну хоть режь меня. Что-то нечисто здесь, помяни мое слово. Может, он людей ест?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});