кого ты обозначаешь кодовой кличкой «доступные».
— Как ты это и проверишь? — добродушие Рудольфа зашкаливало. Арсений и понятия не имел, кто такая Ифиса, и кто такой Чапос. Он вспомнил их давнюю перебранку в «Ночной лиане». «Спелись родственные души», — и засмеялся вслух.
— Я не собираюсь, как некоторые тут, опускаться до продажного секса. — Арсений как мальчик встревожился от его намёков на принадлежность Ифисы к определённому сорту женщин. — Но, сам же понимаешь, деньги нужны неустроенным людям. Она бедна, потому что чиста в человеческом смысле… В столице жить весьма трудно. Архаика далеко не так романтична, как кажется это земным историкам в тихих информационных хранилищах. Ей даже голодать приходилось. Но и тогда она не шла на унижения. Я получаю в ЦЭССЭИ местные дензнаки, только куда мне их тратить в таком количестве? На что?
— Может, тебе создать семью, как ты и хотел? На этот раз препятствий не будет.
— Откуда ты успел всё прознать? Про её социальное и семейное положение? Или она тоже в нашей базе данных?
— Работа же такая. Обязанность тяжкая. Я не за нравами взрослых дядей и тётей слежу, а за режимом секретности. А где ты её нашёл? — поскольку растерянность делала из простодушного Рахманова удобную жертву для того, чтобы его выпотрошить, Рудольф решил немного поразвлечься. Это давало возможность уйти от собственных неприятных переживаний.
Рахманов долго мялся, решая, стоит или нет продолжать разговор, — Один из твоих местных агентов оказался очень любопытным человеком. После того, как он доставил мне нужные биологические образцы из джунглей, у нас зашёл разговор о погибших местных цивилизациях, существовавших тут прежде. Человек этот, Чапос, обладает уникальной коллекцией местных артефактов и торгует ими. Недорого, но так, чтобы выжить самому. К тому же он весьма неплохо осведомлён о местах их скопления, поскольку прежде был горным проходчиком, знает о наличии местной разветвлённой системы тоннелей, залегающей под поверхностью всей планеты. У него есть и карты отдельных частей этой системы и места расположения входов туда. Как-то мы встретились с ним в столичном ресторанчике, куда он принёс интересующий меня материал, тогда-то он и познакомил меня со своей одинокой родной сестрой.
— Трудно найти большего несходства родственных душ! — невольно заметил Рудольф, вовсе не желая высмеивать Арсения, нашедшего ту, кто настолько быстро сумела вытащить его из депрессии, как и из закрытых исследовательских боксов и лабораторий наружу, на свежий пряный воздух, что ни говори, чудесной Паралеи.
— В смысле? Что он некрасив, а она напротив — прекрасна?
— Ты находишь её прекрасной? Это уже любопытно… Она несколько в возрасте, так бы я сказал.
— В возрасте? Какой у неё возраст? Тридцать всего.
— Да? Надо же. Я дал бы гораздо меньше. — То, что Ифисе было под сорок, а для Паралеи это был возраст женского заката, Арсений не знал. Он начисто был лишён восприятия оттенков юмора, чем беспощадно пользовались военные десантники, не щадящие его в отличие от благодарных и врождённо-благородных подчинённых «ксанфиков», ценящих своего шефа за доброту и неисцелимую доверчивость. Но Ифисе и впрямь нельзя было дать больше тридцати, если сравнивать её с трольскими ровесницами. Она обладала своими тайнами и своими ухищрениями в борьбе с жестокой к местным женщинам природой. Или же редкая красота её сообща с её темпераментом обладала способностью прикрывать все возрастные деформации гораздо успешнее косметических средств, а она ими никогда не злоупотребляла. Она выглядела свежей и естественно красочной, как и почти десяток лет тому назад.
— Ты опять всерьёз задумался о гибридном потомстве? Тут рождено немалое количество детей местными женщинами от наших парней. Нам, к сожалению, не удаётся проследить судьбу этого потомства, поскольку всё совершается вне контроля наших, следящих за этим служб.
Арсений коченел на глазах, как те самые мумии, что он выкапывал в вечных ледниках гор. — Кто же эти следящие службы?
Рудольф же продолжал вести себя так, будто они давние приятели, — Я, врачи базы. Да и ты, если честно, обязан отчасти отслеживать подобные нежелательные эксцессы.
— А в чём их нежелательность? Если ты и сам не раз был участником подобного, как ты говоришь, эксцесса? Это естественные проявления живого человека, живущего в человеческой, я подчёркиваю это, среде. У тебя разве нет тут детей?
— Я никогда и не скрывал, что есть дочь. Почти взрослая. А у тебя раньше рождались тут дети?
— Нет, конечно! Откуда бы им взяться?
— А откуда такая уверенность? — тут уж Рудольф разозлился. Не мог же Арсений лишиться памяти о своём недавнем промахе? — Или ты все эти годы пичкал себя гормональной ересью, снижая свой естественный уровень тестостеронов, чтобы не вожделеть местных девушек? И чувствовать себя в их среде всего лишь милой подружкой? Как вдовец Антуан…
— Ты пошляк, Венд! Ты реальный заточенный винт, ввинчиваешься в такую глубь… больно же…
— Откуда тебе известна моя детская кличка?
— Я и понятия не имел о твоих кличках. Случайно и вырвалось. Но если бы я обзавёлся детьми, они бы не жили от меня настолько далеко, как это принято у тебя. Или у того же Шандора, не тем будь помянут…
— С глаз долой — и вроде нет их? Продолжай, чего запнулся? Ты знал о том, что даже у нашего бывшего шефа Разумова родилось тут несколько детей от местных женщин? Только он, конечно, заботился о своём потомстве. И никогда, веришь, никогда не польстился ни на одну аристократку, а уж в отличие от нас с тобой провёл тут полжизни и был вхож в такие уровни их жизни, до которых я так и не был допущен.
— Да ведь всё равно отбыл отсюда…
— Арсений, не смеши своей обличительной прытью. У тебя уже нет на это прав. Ты стал монах-расстрига. На сей раз можешь не беспокоиться, твоей даме не грозит участь молодой матери, поскольку это для неё уже в прошлом.
— Неумно как-то быть таким… — Арсений не мог подобрать нужного определения, не умея никогда грубить людям в лицо. Махнул рукой и пошёл от него, не желая расставаться со своим приподнятым состоянием человека, которого посетила столь волнующая женщина. А всё равно плечи свои заметно ссутулил. Нет, ту тонюсенькую, юную и цепко в него впившуюся аристократку он не забывал, да и вряд ли забудет. Её пришлось отдирать от него с его же живым мясом, и Арсений резко похудел и помрачнел за короткое время, выглядел неряшливо, при ходьбе смотрел обычно в землю, Рудольфа не замечал в упор, да и других не жаловал своей приветливостью. А вот коллеги — ксанфики его любили