властвовать. Поэтому ты и одна. Будь я такой красоткой, то тут в царстве лучших мужчин Паралеи, простолюдинов по рождению, конечно, но по уму, я бы стала их богиней, как была Гелия. Я выбрала бы лучшего из них и стала бы им верховодить.
— Под кустами, что ли? — оборвала её Нэя.
— Ну, уж… — Эля, однако, сбавила свой градус подъёма над подругой. — Я и сама не стремлюсь. Я же мать двоих детей. Я только ищу свою женскую маленькую радость, время от времени. Хотя, если честно, так хочется найти большую радость, вернее, большого… Аристократа бы влюбить в себя, — добавила она и с вызовом толкнула Нэю, но маскируясь под игру и шутку. — Я бы не отказалась ещё раз там упасть, но уже без всякого страха. Если уж честно. — Не находя отклика своей игре, Эля обиженно добавила, — Можно подумать, что ты аристократка. Настолько горда собой.
— Да! Я родилась в аристократическом сословии, в отличие от тебя. — Не принимая её игры, гордо и даже надменно Нэя вскинула свою голову, приняв позу, выученную в театральной школе, где училась два года всего.
— Если хочешь и можешь понять, не у всех людей одинаковая природа, разная кровь течёт в сосудах у таких, вроде, и внешне схожих и близко соседствующих здесь существ. Например, мои предки пришли со звёзд, — вдруг выпалила Нэя. Но желание поставить на место заигравшуюся и распущенную подчинённую, пользующуюся её любовью и её практической беспомощностью, было сильнее здравого смысла.
— Откуда? Что это за страна «звёзд»? Где это? Они были беженцы?
— Что толку тебе объяснять. Ты не учила ни географию, ни историю. Тебе и не объяснишь в двух словах. Я настолько тут одинока. — Нэя отодвинулась от Эли, от женщины недостойной, но единственной её подруги. Эля была ей чужда по своим качествам, примитивна. Если бы не злой нрав Ноли, то и по уму, и по уровню образованности, да и по личному поведению, она подходила бы куда как больше к той должности, что захватила себе Эля.
Неприспособленность, мечтательность, щепетильность, гордость и доверчивость, все эти качества делали Нэю кормушкой для других. Едва ей улыбнулась хмурая судьба, как на ней целой гроздью повисли люди, не желающие её и знать в её бедности. Кроме Ифисы. Та тоже была гордой. И помогая Нэе раньше, не напоминала о себе, когда Нэе удалось пристать на светлый и тёплый бережок, где она обсыхала от мутных вод столичного водоворота. Но наделённая тонкой психологической структурой Нэя, видя и понимая многое вокруг себя, никогда не умела использовать это качество ради жизненных выгод. А Эля хваталась за любую возможность, цеплялась и заискивала, если надо, и всегда легко вставала на ноги, когда её сшибали оземь люди или обстоятельства.
— Я думала, здесь живут лучшие люди континента. А здесь, как и везде.
— Да где ты их видела. Лучших? Это всё социальные игры. А суть у всех одна. Каждый старается только ради себя. Никто никого не любит за бесплатно.
— Нет, — никогда Нэя не хотела соглашаться с этим. Даже после всего. Даже после того, как с треском рухнула цветочная декорация и этого мира, явив свою изнанку, полную тёмных лабиринтов и страшных отсеков. Нет. В таком мире жить не хотелось.
Ненужный, а такой хороший доктор Франк
Она нащупала капсулу, выклянченную у доктора. Вчера, но не поздно, они опять гуляли с ним в лесу. Капсула лежала в её сумочке на поясе. Она давала возможность и силы соткать мозгу спасительную и новую, радостную декорацию. Она создавала из чего-то незримую ширму, скрывающую отвратительное закулисье мира. Нэя сунула её в рот, и капсула растаяла, оставив прохладу и вкус цветочной росы. Хотя, понятно, Нэя никогда не пила росу с цветов. Но душистая лёгкость была похожа, так ей казалось, именно на росу. И сама капсула была похожа на круглую и прозрачную росинку, наполненную волшебством. Она забыла об Эле и о показе, до которого ей уже и не было дела. Будет он, нет.
— Эта последняя, — сказал ей доктор, — теперь твой мозг должен справляться сам. Твой… — и он умолк, не зная, как ему обозначить Рудольфа, — он давал эти препараты постоянно своей жене и сделал её инвалидом. Подпорка нужна, когда человек теряет равновесие, но не должна ему заменять собственные ноги. Ты понимаешь?
— Да. — Нэя и доктор гуляли в самой цветущей части лесопарка у озера. В древовидных кустарниках набухали белые бутоны цветов, делая их подобными своим мерцанием и своим счастливым доверием к миру юным девушкам, стоящим в преддверии жизни, ожидающих своё будущее счастье. А будет ли оно у них, это счастье, кто им и скажет. Нэя сорвала белый бутон, растёрла его в пальцах. Зачем? Сладкий съедобный аромат тронул ноздри. Она лизнула ладонь. Доктор неожиданно взял её руку и стал целовать.
— Ты волшебница. Никогда не видел таких девушек, — его глаза стали похожи на глаза мальчика, и Нэе было жалко его в этот миг.
— И Гелия была такой же? Или лучше?
— Она? — он на время ушёл и своей мыслью, и своим взглядом куда-то далеко. Его лоб нахмурился, сведя брови в одну линию. — Она была другая совсем. Звёздный посланец, которого мы, слепцы, проглядели, прошляпили. И её дочь тоже надо изучать. И этот Хагор, старик. Он напуган нами, отвращён и закрыт от нас. Душевно больной выдумщик, он наговаривает на себя чудовищные вещи. И всё из-за Рудольфа. Как можно было так вести себя с Гелией? Это всё равно, что диковинными цветами вытирать грязную обувь. Использовать низко практически звёздное чудо. Оставив от него одни обрывки прежнего удивительного целого. Да и мы хороши… Потворствовали всему. А надо было убрать её в хрустальный контейнер и пылинки сдувать…
— Хрустальный, — повторила Нэя, — хрустальная пирамида. Он же и поселил её в хрустальный дом, но это не дало им счастья.
— В какой хрустальный дом? Что он делал… Да знай ты всё, ты бы утратила всю любовь к нему. Впрочем, ты и знаешь, но не утратила. Но я ничего тебе и не говорил, — вдруг спохватился доктор. Он опять взял её руку и долго изучал рисунок на её ладони, будто был хиромантом. Но Нэя ничего не знала о хиромантии. На Троле её не было.
— У тебя короткая линия жизни, — сказал он грустно, — но очень насыщенная событиями и переменами. Только это — лженаука. Да и всё рано или поздно становится лженаукой. Наши знания всегда ужасающе приблизительны. Мы преуспеваем больше методом практического, рационального «тыка», чем постижением истины.