Читать интересную книгу Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России - Савелий Дудаков

Получение "Добавлений…" подтолкнуло Толстого на еще одну попытку провести труд через цензуру. 8 февраля 1886 г. он обращается к Черткову, чтобы тот "очень, очень" попросил Л.Е. Оболенского напечатать Бондарева в "Русском богатстве".

Оболенский, естественно, был согласен и даже изобрел новое название: "О нравственном значении земледельческого труда. Крестьянина Тимофея Бондарева". Но и это не помогло. В мае 1886 г. Оболенский сообщил Толстому, что "Бондарева не пропустили окончательно".

ПУБЛИКАЦИИ

Лев Николаевич не прекращает борьбу. В декабре 1887 г. он вновь делает попытку напечатать сочинение Бондарева со своим предисловием в журнале "Русская старина". 17 января 1888 г. он пишет редактору Михаилу Ивановичу Семевскому, известному писателю и публикатору самых разнообразных произведений: "Рукопись Бондарева очень стоит того, чтобы быть напечатанной, и вы сделаете доброе дело, издав ее"136.

Человек, обнародовавший "Записки Андрея Тимофеевича Болотова", прекрасно понимал, что находится в его руках. Не мог Михаил Иванович не сравнить издателя "Сельского жителя" и автора "Торжества земледельца", не мог… Семевский был согласен – не согласна была цензура. Уже 2 февраля Толстой извещал Черткова: «В "Рус[ской] стар[ине]" запретили мое предисловие и статью Бондарева. Я хочу перевести по-английски и напечатать в Америке»137. В этот же день в письме к П.И. Бирюкову он сообщал, что перевод должна будет сделать гувернантка его детей с помощью его дочери М.Л.

Толстой. "Очень уж меня пробрал Бондарев – я не могу опомниться от полученного опять впечатления"'38. Но осуществить в то время английский перевод не удалось.

И вновь Толстой борется и частично ему удается прорвать цензурный барьер. На помощь пришел еженедельник правого лагеря.

Впервые на русском языке со значительными сокращениями труд Бондарева появился в "Русском деле" (№ 12, от 19 марта 1888 г.) с небольшим предисловием-примечанием редакции. Редактор С.Ф. Шарапов писал: "Возражать на мысли Бондарева не будем. В своей трогательной наивности крестьянин-философ заходит в такое огульное отрицание, которое не допускает полемики и возбуждает только улыбку. Но сочинение почтенного старика-земледельца имеет и свои несомненные достоинства.

По мысли, оно интересно как протест против того неуважения, с каким наше образованное общество и государство относится к земледельческому труду. По форме, как удивительно простое и поэтическое произведение, полное чарующей искренности… нам эта рукопись живо напомнила древние произведения народного творчества, ставшие историческим достоянием нашей литературы. Стиль автора очень близок к Даниилу Заточнику, протопопу Аввакуму и т. п. Есть еще на Руси уголки, где в полной силе царят простота и искренность XIV и XVI вв.; голос оттуда"139. Для убедительности Шарапов "наивно" подыгрывает цензуре: «Считаем возможным поместить в "Русском деле" произведение Бондарева, потому что уверены в его полной безвредности».

В следующем номере "Русского дела" (№ 13 от 26 марта) было опубликовано предисловие Л. Толстого. За два дня до появления номера Лев Николаевич писал Черткову: «Здесь в "Русском деле" напечатали Бондарева, хотя и с пропусками, но и то хорошо. Послезавтра должно выйти предисловие к нему в виде послесловия.

Если не задержит цензура, я пришлю вам несколько экземпляров»140.

Публикацию статьи Толстого о Бондареве редактор "Русского дела" сопроводил обширной полемической статьей, в которой противопоставил взгляды Толстого и Бондарева. "Для Бондарева наш мир – мир реальный и общий ему; он считает его испорченным, построенным на несправедливости и он все бы отдал, чтобы его исправить. Для Толстого наш мир – чужой, наши понятия – чужие, наша цивилизация – дикость. Он не желает исправлять этот мир, но желает создать новый". Был ли искренен Шарапов – трудно сказать. На мой взгляд, это был тактический прием. Для видимости противопоставляя взгляды графа и крестьянина (ему казалось, так было легче протолкнуть статью в печать), Шарапов писал: "Бондарев самой сути нашей цивилизации не трогает, граф Толстой ставит над нею крест". Далее идет нечто от известного обращения Тургенева к Толстому, а именно призыв вернуться к писательскому творчеству, ибо Толстой "опустил… тяжелое и огромного подвига требующее знамя художника и поднял знамя учителя, в тысячу раз более легкое"141.

За помещение статей Бондарева и Толстого редакция в лице С.Ф. Шарапова получила предупреждение – на первой странице следующего №14 от 2 апреля было опубликовано "Распоряжение министерства внутренних дел": «Принимая во внимание, что несмотря на предостережение, объявленное от 17-го февраля сего года газете "Русское дело", обнаруживается в ней по-прежнему вредное направление, доказательством чего служит, между прочим, статья, напечатанная в № 12 этой газеты, под заглавием "Трудолюбие, или Торжество земледельца"». Вот уж действительно "хитрость старого Гайста" – Шарапов, человек правого лагеря, сумел с небольшими издержками опубликовать труд Бондарева и статью Толстого, что не удалось "прогрессистам". Но может быть, его монархическое реноме ему помогло. Кстати, Шарапов пользовался псевдонимом "Земледелец".

А министр внутренних дел граф Дмитрий Толстой в тот же день 26 марта 1888 г., когда вышел № 13, писал в докладе Александру III следующее: «В издаваемой в Москве (№ 12) газете "Русское дело" появилась статья под заглавием "Трудолюбие, или Торжество земледельца", будто бы сочиненная каким-то крестьянином, проживающим в Сибири. Из содержания статьи и вполне литературного ее изложения можно, однако, безошибочно заключить, что она вышла из-под пера если не самого графа Льва Толстого, то одного из его ревностных последователей. Всецело посвящена она развитию в высшей степени вредных теорий этого писателя». Далее министр негодует на социальную направленность сочинения – "автор обращается к людям высших классов с увещанием, чтобы по занятиям своим они вполне примкнули к народу, вели бы одинаковый образ жизни, чтобы каждый из них питался только тем, что выработает собственными руками. Это проповедь грубого социализма… имеющая целью восстановить один класс общества против другого, находит немало адептов благодаря пропаганде графа Льва Толстого, которую цензурное ведомство настойчиво преследовало в издаваемых им книгах. Тем более дерзкою является попытка перенести ее на страницы периодического издания". Граф Дмитрий Андреевич, дальний родственник Льва Николаевича, был весьма образованным человеком, "классицистом", и поверить, что автором "Трудолюбия, или Торжества земледельца" мог быть крестьянин – было выше его сил. (Только что, в 1887 г., был издан циркуляр министра народного просвещения И.Д. Делянова об ограничении доступа в гимназии детям из простонародья, прозванный злоязычными современниками циркуляром "о кухаркиных детях".) С другой стороны – это ли не честь для сибирского сектанта, если мощь его пера была признана за толстовскую: вулканическая природа гения говорит сама за себя. И Александр III, конечно же, сразу уверовал в то, что богоотступник Лев Толстой спрятался за спину сектанта:

"Это прямо теория Толстого, и очень может быть, что даже и статья его"142. Затем последовало вышеприведенное предостережение газете.

Публикация в трех номерах "Русского дела" материалов о сочинении Давида Абрамовича совпала с полемическими статьями, направленными против Вл. Соловьева в связи с критикой последним книги Н.Я. Данилевского "Россия и Европа". И здесь Тимофей Михайлович мог бы заинтересоваться одним высказыванием Соловьева: «В сельской общине и крестьянском наделе Данилевский видит общественно-экономическое устройство, справедливо обеспечивающее народные массы, и это, по его мнению, составляет основу русско-славянского культурно-исторического типа, важнейший залог нашей будущности. Хотя и к народам следует применять слово Писания: "не хлебом единым" и т. д., тем не менее, общественный строй, обеспечивающий благосостояние народных масс, есть дело огромной важности" (курсив мой. – С. Д.)».

Но и Владимир Соловьев не мог не заинтересоваться Бондаревым. Между прочим, в это время философ готовил открытое письмо Александру III по поводу единения церквей.

Кстати, публикации в "Русском деле" сочинения Бондарева предшествовала какая-то заминка со стороны Толстого, не совсем понятная. В февральском письме Толстого его биографу П.И. Бирюкову есть загадочная фраза: «Бондарева хотел напечатать в "Русском деле", но теперь заробел. "Жизнь" до сих пор в духовной цензуре и так как нет ответа, то не посылается еще для печатания за границей. Тогда заодно и пошлю Бондарева»143. В чем проявилась "робость" – трудно сказать, возможно, в страхе перед цензурными издевательствами. Вероятно и то, что сам Давид Абрамович не увидел своей публикации, ибо номера "Русского дела" были тотчас же конфискованы, как утверждает Владимиров144. Узнав о конфискации, Бондарев писал енисейскому губернатору: | "Надивиться, надивиться я не могу нижеследующему: такой; редкости еще не было на свете, да и впредь никогда не будет.