Читать интересную книгу Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России - Савелий Дудаков

Златовратский в отличие, например, от Глеба Успенского в своих произведениях всегда идеализировал русского крестьянина. По ироничному замечанию С.А.

Венгерова, Златовратский, видный представитель "мужицкой беллетристики", даже в мелочах крестьянской жизни всегда видел некие глубинные "устои", а "серенький мужичок сплошь да рядом превращается… в какого-то эпического Микулу Селяниновича, который часто говорит былинным складом и чуть не белыми стихами"123. Венгеров намекал на роман писателя "Устои". (Сам же Венгеров был и редактором народнического журнала "Устои"). Златовратский же был автором повести "Золотое сердце" – отсюда его поклонники, например Я.Л. Тейтель, обыгрывая и его фамилию, называли его тоже "золотое сердце", отмечая тот же слащавый стиль в отношении к мужику-пахарю. Как народник, он преклонялся перед любым народом, в том числе и еврейским: каждый несет искру Божию и является источником правды и истины124. Наконец-то добрейший Николай Николаевич получил в реальной жизни настоящего былинного героя, да еще пишущего не менее красочно и темпераментно, чем Аввакум. Было от чего прийти в восторг. До конца дней у Н.Н. Златовратского в его кабинете висела увеличенная фотография Давида Абрамовича Бондарева. Но состоял ли он в переписке с ним – нам неизвестно, хотя даже в его письмах дочерям всплывает имя Бондарева125.

Интересна история фотографий Бондарева. Благодаря ссыльным народовольцам Давида Абрамовича несколько раз снимали в Минусинске, и фотографии были разосланы писателям, в том числе и Льву Толстому, который в ответ выслал автору "Торжества земледелия" свое изображение126. К сожалению, фотографический снимок Давида Абрамовича с группой минусинских ссыльных исчез. Его же портрет кисти И.

Волгужева находится в Толстовском музее в Москве127. И если мы заговорили о внешнем облике субботника, то хорошо знавший его Белоконский писал: "Ему было тогда более 70 лет, что не мешало Бондареву быть еще здоровым человеком; черты лица Бондарева напоминали еврейский тип"128. Замечательно – Бондарев превратился в настоящего библейского пророка! Суть перешла во внешность. А в далекой сибирской деревушке хранилась фотографическая карточка великого писателя. В одном из писем Бондарева Толстому говорится об этом: "А меня за что уважаешь?

Даже и портрет мой показывает меня со всех 4-х сторон, сверху и снизу, изнутри и извне, что я по будням заношен, да, впрочем, и твой портрет никакой пышности не представляет, а показывает тебя в великих трудах изнуренного челов[ека], одна рука за поясом, рубаха посконная, холщовая, на голове и на бороде волосы в беспорядке, и несколько сгорблен. Что я говорил в особой от людей комнате ночью заочно с тобою, смотревши на твой портрет, мне кажется, что эти мои слова прозвучали по всему шару земному и прогремели по всему кругу небесному"129.

Предисловие было написано Толстым для публикации в "Русском богатстве". "Труд Тимофея Михайловича Бондарева кажется мне очень замечательным и по силе, ясности и по красоте языка, и по искренности убеждения, видного в каждой строчке, а главное, по важности, верности и глубине основной мысли". Лев Николаевич подчеркивает, что основная мысль Бондарева взята из Библии, но она важна не потому, что была сказана Богом Адаму: "В поте лица твоего снеси хлеб твой", а именно из-за истины, заложенной в ней, – это один из основных законов человеческого общежития.

Понятие "хлеб" Толстой воспринимает расширительно. Бондарев, пишет Толстой, "разумел под хлебом всю тяжелую, черную работу, нужную для спасения человека от голодной и холодной смерти, то есть и хлеб, и питье, и одежду, и жилье, и топливо".

Заканчивает писатель призывом к интеллигенции спуститься к низам, встать в один ряд с тружениками. Наградой будет чувство исполненного долга: "И ты испытаешь те цельные, неотравленные радости, которые ты не найдешь нигде, ни за какими дверями, ни за какими гардинами"130.

Увы, никакие ухищрения не помогли – статья была набрана, но не пропущена цензурой, о чем Л.Е. Оболенский известил Толстого 15 октября 1886 г.131 Леонид Егорович Оболенский (1845-1906) – лицо заинтересованное – редактор журнала "Русское богатство", единственного журнала, по словам Толстого, воздействующего на общество. Еще раньше ему удалось откликнуться на статью Глеба Успенского о Бондареве (единственная публикация, посвященная этой статье, несмотря на массу писем, получаемую Глебом Ивановичем) – в № 12 "Русского богатства" за 1884 г. под псевдонимом "Созерцатель" в обзоре "Обо всем", где он затронул проблему нравственного значения земледельческого труда для всех сословий общества. Оболенский писал о плодотворной и необходимой работе интеллигенции в народной среде – будь то труд врача, учителя, земца и др. «Конечно, если кто из интеллигентных людей в силах заняться земледелием… не теряя и способности при нынешних условиях этого труда мыслить и работать умственно, тому дай Бог успеха: "Могущий вместити да вместит!" но таких немного». Оболенский иронизирует над мыслью Михайловского и Глеба Успенского о гармоничном развитии личности, приводя в пример древних греков, кои под гармонией подразумевали не переложение части своего интелектуального труда на плечи рабов и не взятие части их физического труда на себя: для них гармонией считалось "благородное" развитие тела гимнастикой, играми и т. п. Оказывается, гармонический идеал русский народ осуществил бессознательно, "зоологически", "а в некоторых сектах даже сознательно". Вывод Оболенского естествен: "Наша интеллигенция охотнее идет в деревню в качестве врачей, учителей, земцев и пр., но кажется, г. Успенский признает, что это – не то, о чем мечтает его крестьянин в своих записках"132.

Выдержки из сочинения крестьянина в статье Успенского уже тогда произвели на Льва Николаевича впечатление разорвавшейся бомбы или, точнее, откровения свыше. 13 июля 1885 г. Толстой в письме к Л.Д. Урусову вспоминал свой разговор с ним по поводу статьи Успенского и мыслей сибиряка. В этот же день он отправил письмо к В.Г. Черткову, где среди прочего вспомнил об этой статье.

По получении рукописи граф поспешил сообщить об этом своим друзьям. Сначала Л.Д.

Урусову: "Удивительно сильно. Вся наука экономическая ничего подобного не сказала"133, а затем Черткову – почти в тех же словах: "Удивительно верно и сильно"134. После некоторого внутреннего колебания Толстой пишет письмо Бондареву, о чем тоже сообщается Черткову. Такова предыстория и история знакомства и начала переписки между писателем и крестьянином. 27 января 1886 г. B.C. Лебедев по просьбе Бондарева высылает Толстому «Добавление к прежде написанному мною, Бондаревым, "О трудолюбии и тунеядстве", почерпнутому из первородного источника: в поте лица твоего снеси хлеб твой». Это небольшое дополнение из 32 "вопросов" завершается завещанием, выполнение которого ложится на плечи его сына Даниила Давидовича: «И похоронить меня прикажу я сыну своему не на кладбище, а на той земле, где мои руки хлеб работали, и четверти на две не досыпавши песком или глиною, досыпь ее плодородною землею, а оставшуюся землю свези домой так чисто, чтобы и знаку не было, где гроб покоится, и таким же порядком продолжай на ней всякий год хлеб сеять. А со временем перейдет эта земля в другие руки, и также будут люди на моем гробе сеять хлеб до скончания века. Вот тут-то и сбудется реченное: "да снидем в гроб, как пшеница созрелая, или как стог гумна вовремя связанный" (Иов, 5:26; рус. пер. – "Войдешь во гроб в зрелости, как укладываются снопы пшеницы в свое время")».

Это место необыкновенно интересно. То, что Бондарев знает Библию назубок – ясно.

Он отыскал в самой глубокой книге Библии – книге Иова – место, касающееся погребения, и именно то, где говорится о земле и пшенице. Книга Иова влекла к себе и Толстого, и Достоевского. Но сибиряк кое-что не договаривает: он глубоко верит в свое дело, порукой чему служит та же книга Иова и стих, помещенный выше приведенного: "И увидишь, что семя твое многочисленно, и отрасли твои, как трава на земле" (Иов, 5:25).

К своему завещанию Бондарев сделал примечание: "Примечание. Этот мой памятник будет дороже ваших миллионных памятников, и о такой от века неслыханной новости будут люди пересказывать род родам до скончания века; да и многие из земледельцев сделают то же самое. А может статься и из вас, именитых людей, кто-либо пожелает и прикажет похоронить себя на той земле, где люди хлеб сеют.

Теперь я избрал желаемое место и положил сам себя в гроб (я сегодня еще жив и здоров, а будущее не в нашей воле), на этом и проповедь моя кончалась. Теперь, читатели и слушатели, прощайте. Если не в сей жизни, то в будущем веке я вас всех, а вы меня увидите. Но я надеюсь, что вы своим красноречием да хитростию перед Богом более оправдаетесь, нежели я"135.

Получение "Добавлений…" подтолкнуло Толстого на еще одну попытку провести труд через цензуру. 8 февраля 1886 г. он обращается к Черткову, чтобы тот "очень, очень" попросил Л.Е. Оболенского напечатать Бондарева в "Русском богатстве".