Читать интересную книгу Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3 - Макар Троичанин

А тот, о ком вспомнили нелицеприятно, тут как тут, лёгок на помине. Вывернулся из-за кузова – может быть, и слышал, что сказал Могильный – небрежно бросил обоим:

- Привет, - и сразу же к новому подчинённому: - Знаешь уже?

Владимир кивнул головой.

- Поедешь в распоряжение 3-го стройуправления, - и он рассказал, где оно находится. – Летучка у нас утром, если не забыл, в половине восьмого. – Потоптался немного, но, так ничего больше не сказав ни тому, ни другому, чувствуя встречную двойную антипатию, повернулся и ушёл, тряхнув напоследок непокорной шевелюрой.

- Увольняйся, не раздумывай, - ещё раз посоветовал решивший эту проблему повеселевший Могильный, подал на прощанье руку и тоже ушёл в мастерские к Фирсову допивать заначенную бутылку.

Бездумно проводив глазами бывшего начальника и сегодняшнего собутыльника, Владимир постоял у студебеккера, погладил, словно расставаясь, железного друга по капоту и горделиво вздёрнутому крылу, потом залез в кабину, осмотрелся внимательно, будто запоминая, будто в последний раз и, подстёгивая нерешительность и медлительность, резко выскочил и пошёл в отдел кадров.

- Заходи, заходи, - пригласил Филонов, когда Владимир осторожно приоткрыл дверь, заглядывая в кабинет, - не стесняйся, все свои, - хотя был один и обрадовался нежданному посещению благодатного слушателя и редактора своих организационно-дисциплинарных опусов, направленных на теоретическое обоснование социалистической трудовой армии, в которой все как один, и один как все. – Присаживайся, - он указал на стул у стола и даже сам подвинул его, чтобы посетителю было удобнее видеть начальника. Водянисто-голубые глаза внимательно смотрели на парня, опасного неизвестными связями с НКВД и явившегося явно не для того, чтобы послушать новые параграфы Филонова трудового кодекса, получившего, кстати, одобрение в идеологическом отделе горкома у нового секретаря, сменившего непутёвого Цареградского. – С чем пожаловал? – спросил вежливо, подняв расплющенный нос и вынюхивая выпяченными ноздрями степень опасности визита.

- Хочу уволиться, - не стал тянуть с причиной прихода Владимир.

У Емельяна Евсеевича отлегло от сердца, он даже обрадовался возможности избавиться от непонятного работника, подал чистый лист бумаги, ручку, пододвинул чернильницу и сухо, по-чиновничьи, предложил:

- Пиши заявление на имя директора.

Владимир, не медля, приступил к официальному оформлению ухода с негостеприимной автобазы.

- Не забудь подробно изложить причину увольнения…

- А это ещё зачем? Не понравилось у вас – вот и ухожу.

- Какой ты прыткий! – снисходительно пожурил несмышлёныша кадровый бюрократ. – Что в социалистическом государстве самое главное? – И, не ожидая, сам себе ответил: - Учёт. Текучесть кадров – один из главных показателей идейно-воспитательной работы в коллективе. Если ты, скажем, как Могильный, уходишь по просьбе горисполкома, то это одно, в том вины нашей нет, а даже наоборот – заслуга, потому что наш работник, занимавший высокую должность начальника автоколонны, будет управлять персональным автомобилем главы города, а если, скажем, тебя не устраивают наши условия труда, чего не может быть, то…

- Именно условия труда меня и не устраивают.

Филонов от неожиданности даже онемел. Парня взяли без очереди на лучшую автобазу города, дали почти новый автомобиль, зачислили в автоколонну междугородних перевозок с хорошей зарплатой, а ему – не нравится. Ну, не нахал ли!

- Особенно не устраивает предвзятое отношение ко мне главного механика.

Сметливый и опытный интриган местного масштаба насторожился: это не первое и не второе, это может пригодиться. Давно, давно пора укоротить руки зазнайке, не считающемуся не только с другими руководящими кадрами базы, но и с ним, секретарём парторганизации.

- Знаешь что, не в службу, а в дружбу, позови Тарабаня, секретаря комсомола, он – в диспетчерской. Скажи: срочно. Оба приходите.

Оставшись один, Емельян Евсеевич стал обдумывать, как побольнее ущипнуть зарвавшегося главного механика. Васильев – комсомолец, и пусть на всякий случай инициатива исходит от комсомола, а не от него, Филонова. Он, как секретарь парторганизации, однако, не вправе уклониться и не поддержать комсомольцев. Увольнять шофёра, главного гуся, пока нельзя.

Тарабань с Владимиром вошли и уселись, выжидающе глядя на инициатора и вдохновителя заговора. Мысленно прокрутив план атаки на заносчивого технического руководителя предприятия, Филонов начал:

- Ты на учёт встал? – спросил у Владимира.

- Нет, не успел ещё.

- Почему у тебя есть неучтённые комсомольцы? – строго обратился к Тарабаню.

- Конференция на носу, - заныл тот, подхлюпывая длинным носом, - материалы к докладу готовлю: сами спрашиваете каждый день.

- Завтра чтобы был на учёте.

У Филонова от внутренней нацеленности даже обвислые, обрюзгшие, вялые щёки разгладились и затвердели, блестящая лысина ещё больше засверкала, а мутные глаза зажглись как головёшки зловещим матово-сизым огнём.

- У тебя комсомольцев третируют, - он молчанием подчеркнул недавно вычитанный необычный глагол, - мешают спокойно и производительно работать, - выговаривал, уставя неподвижный буравящий взгляд обличителя и защитника рабочего класса на плохо подрастающую смену, - вынуждают, в конце концов, отказаться от любимого дела, оставить дружный коллектив передового предприятия, не имеющего замечаний от вышестоящих органов, а ты зарылся в бумажках, забыл живое дело, бросил воспитательную работу на самотёк. Сколько раз я говорил тебе, что первая обязанность идеологического руководителя – это работа в массах. Ты обязан знать, как и чем живёт каждый комсомолец, о чём думает, какие у него настроения, чтобы вовремя выявить и пресечь антипартийные, антинародные, антигосударственные мысли, направить их на общее партийное дело восстановления народного хозяйства и построения коммунистического общества. Нельзя ни на минуту ослаблять идеологический контроль. А ты не только не знаешь настроение комсомольцев, но и прошляпил грубейший административный произвол по отношению к одному из них. Сначала люди – потом отчётность. – Он скосил глаза на шофёра, проверяя впечатление от своего внушительного партийного наставления проштрафившемуся комсомольскому вожаку, но тот сидел с непроницаемым лицом, рассеянно разглядывая в окно пожелтевшую, теряющую листья, молодую берёзу. – Не хватает времени – займи у сна, танцулек, кина.

Филонов встал, опершись костяшками коротких толстых пальцев о стол и гневно глядя на ёжившегося под его испепеляющим взглядом молодого идеолога. Вялый и безынициативный Тарабань был удобен всем: комсомольцам потому, что не вмешивался в их жизнь, Шендеровичу потому, что не лез в производство, Филонову потому, что беспрекословно выполнял все его указания и безропотно сносил накачки, постоянно занятый любимыми отчётами, число которых всё увеличивалось и увеличивалось, и он каждый отделывал неделями до совершенства.

- Надо бы тебя заслушать на ближайшем партбюро, - пригрозил совсем сгорбившемуся и низко опустившему голову комсомольскому бюрократу. – Тогда, когда наше предприятие на подъёме, и предполагается укрупнение автобазы со значительным ростом автопарка, некоторые недальновидные руководители по собственной прихоти разбрасываются высококвалифицированными специалистами, выставляя их за дверь…

- Меня никто не выставлял, я сам ухожу, - подал, наконец, голос тот, из-за кого начал разгораться сыр-бор локального значения.

Филонов, запнувшись, посмотрел на него сердито, с трудом притушив негодование, и сел, успокоившись.

- Давай, рассказывай, чем тебя так допёк Шендерович, что ты сам уходишь. Учти, что мы слушаем тебя как секретари партийной и комсомольской организаций, так что – всё начистоту, без оглядок. Твоя обида – наша недоработка. Потом всё повторишь в заявлении.

Слушая Емелю, Владимир без труда понял, что того интересует не его внезапное увольнение, а возможность насолить Шендеровичу, и решил не стесняться и добавить свою приличную толику соли на хвост зловредного еврея.

- Я благодарен ему за то, что взял меня на работу, - начал Владимир издалека. – Но как взял? Сразу же, словно издеваясь, поставил как простого слесаря, а не шофёра 1-го класса, на восстановление студебеккера, от которого целой осталась только рама. Зачислив в бригаду Поперечного, он то ли забыл, то ли специально увеличил им план на мою машину, стоящую на чурбаках. Конечно, вся бригада возмутилась, но крайним оказался я – меня посчитали нахлебником и не приняли в коллектив. Я потребовал у Шендеровича увольнения, но он отказал. Когда же я, в полном смысле слова, поставил развалюху на колёса, он вдруг ни с того, ни с сего выдал другой студебеккер, который опять пришлось самому и на свои деньги приводить в божеский вид. И совсем неожиданно перевёл к Могильному. Я подумал тогда, что прошёл все испытания и заслужил доверие, соответствующее моим стараниям и квалификации. Но не тут-то было! Вместо дальних рейсов меня, одного из всей бригады, заставили мотаться без заработка по пригородным колхозам. И вдруг позавчера – первый дальний рейс в Гродно. – Владимир не стал им рассказывать про бандитов и Таню, посчитав это своим личным делом, не относящимся к мотивам увольнения. – Рейс прошёл нормально, груз сдал на торгбазу и узнаю, что снова, без объяснения причин, переведён к Поперечному. Разве это не очередное издевательство? – Он замолчал, давая секретарям возможность осмыслить услышанное. – Может быть, разбитый ящик повлиял? – спросил как будто себя, надеясь, что внимательные слушатели не пропустят сделанного вскользь замечания.