— А я думала, антибиотики только в двадцатом веке изобрели.
— Ага, — хмыкнул ведун. — А колесо в двадцать первом? У тебя мания величия, милая. Или, точнее, у всех вас. Вы воображаете, будто стали умнее далеких предков. Будто живете лучше. Будто все ваши открытия — это что-то новенькое, неизвестное раньше. И до появления христианской цивилизации везде жили дикие косматые обезьяны, что носили шкуры, плодились как кролики и дохли как мухи.
— Да? Может быть, в древности было что-то вроде двигателей внутреннего сгорания и самолетов? Может, люди не умирали от голода и эпидемий? Может, они имели аппараты искусственного дыхания и умели пользоваться презервативами?
— Где-то на грани нынешних веков в мире появится новая вера. Придут на счастливые земли необразованные, но уверенные в своей правоте мракобесы, объявят древние мудрости богопротивным колдовством и погрузят человечество в хаос и жестокость. Пройдут многие и многие века, прежде чем древний эллинский культ здоровья и красоты, любви и радости снова вернется к людям. Но даже в двадцать первом веке его придется охранять законами о свободе личности и праве на частную жизнь. Люди начнут придумывать всякие резинки и таблетки, чтобы в конце двадцатого века заявить о безопасном и надежном контроле над рождаемостью. И это в то время, как вокруг все так же растут мята, морковка и укроп. Те самые дикая морковь и сильфион,[2] которые больше двух тысяч лет позволяли женщинам всего мира избегать нежелательной беременности. Вы производите виагру, чтобы заменить сельдерей, стрептоцид — вместо ноготков, жрете непонятную химию вместо настоя морковных семян. Новый мир не стал лучше, Роксалана. Он просто сошел с ума. Вы говорите про повышение уровня жизни — а питаетесь хуже египетских рабов или аркаимских шахтеров. Хвастаетесь могуществом техники и производства — но отлить второй гуптской железной колонны или сдвинуть блоки Баальбекской веранды.[3] Не понимаете, как можно было с такой точностью сориентировать стелы Стоунхенджа — и воображаете, будто достигли высот в астрономии и математике. Можно подумать, что, не имея телевизора, индийские йоги не могут испытывать такого же удовольствия от своей жизни, как вылупившийся в одноглазый ящик пьяный инженер.
— Ты бы меньше трепался, милый, а больше по сторонам смотрел. Нам нужен мох, ты не забыл?
— Тысячелистник, подорожник тоже отлично кровотечение останавливают. Сок растений. Хрен — тоже. Так что, если заметишь — кричи. Ромашку можно использовать только как отвар…
— Тебя послушаешь, половину леса можно на лекарство пустить!
— Весь лес. Только с разными целями. Но мох проще всего найти. Любой затончик возле реки, непересыхающая лужа, болотинка. Здесь, в долине, они обязательно должны быть. Ага, видишь? Вон, просвет среди сосен, низкие осины, березки белеют. Вот и болотце нашлось.
Олег направил плот к земле, стянул сапоги и шаровары, спрыгнул на низкий берег, перебрался через бугор из трех поваленных деревьев и быстро набрал с чавкающей поляны бежеватых ростков с мягкими шелковистыми листьями. Вернувшись назад, грубо и жестоко, словно мочалку, отжал букет, разделил на две неравные части:
— Это мы подсушим. На всякий случай. Сумка ведь по-прежнему совсем пустая. А этим сейчас перебинтуем…
Когда он осторожно освободил рану от окровавленной тряпки и заменил ее прохладной подушечкой из мха, Тария открыла глаза, улыбнулась:
— Господин… Я знала, господин. Я сейчас. Я встану.
— Лежи, малышка. Как твой господин, вставать ближайшие два дня я тебе запрещаю. Лежи, все будет хорошо. Закрой глаза и попытайся уснуть.
— Холодно, господин.
— Это из-за раны. — Он снял халат и кинул поверх кошмы. — Скоро пройдет.
Когда ведун оттолкнулся от берега и вывел плот на стремнину, Роксалана задумчиво сказала:
— А ведь хорошая девчонка. Не склочная, трудолюбивая, послушная. Не лезет куда не просят. Всегда поможет, права не качает. Даже не верится, что такие бывают.
— Хорошее воспитание, — кивнул Олег. — Такие нравятся всем.
— В нашем мире она ведь пропадет… Я ее к себе заберу, в загородный дом, понятно? Будет там всегда и сыта, и одета, и в безопасности, и все при всем. При мне будет, я ее в обиду не дам. Только смотри, если ляпнешь кому, что она была твоей женой, я тебя убью. Ни к чему ей такая клякса в резюме.
— А про тебя говорить можно?
— Можно, — плотоядно ухмыльнулась девушка. — Тогда тебя убьет папка.
— Смотрю, настроение у тебя улучшилось? Тогда отгадай загадку. Сейчас нам самое время приготовить обед. Кто из нас двоих будет стряпать, если я стою на веслах?
— Зануда ты, Олежка. Ладно, сейчас посмотрю, что там в сумках осталось. Ох, Тария, Тария… Я по тебе уже скучаю.
Спустя два дня девочка и правда поднялась на ноги. Хотя ее и покачивало от слабости, она пыталась помогать с костром Роксалане, а когда та прогнала — уселась в палатке вышивать зеленой нитью виньетки на вороте Олегова халата. Спустя еще два дня Середин снял с нее повязку. Рана закрылась, но на шее бедолаги остался уродливый шрам от удара меча, и еще один, ровный и тонкий, вокруг шеи — от злополучного колье.
Река за это время окончательно покинула горы — отроги временами, при поворотах русла, можно было различить где-то далеко на горизонте, в голубоватой дымке. Вокруг же, вместо могучего, скрипучего и пахнущего смолой бора шелестели мелкими листиками липы, осины, вязы и березки, попеременно сменяя друг друга.
— Смотри, дымок, — за очередной излучиной указала вперед Роксалана. — Интересно, пожар, или люди там живут?
— Для пожара слишком жидко. Стойбище, я думаю. Странные места. Вокруг чащи непролазные, а живут кочевники. Где они тут стада выпасать ухитряются? Не проще ли дом срубить и поле засеять?
— Это хорошо, Олежка. Самое время в магазин сбегать.
— Милая, мы не на садовом участке, — оглянулся на нее Середин. — Здесь нет ларьков с пивом и круглосуточных супермаркетов. Нужно идти к незнакомым людям с самыми неожиданными убеждениями, знакомиться и пытаться договориться. Последние два раза эти знакомства добром не кончились. Может, не станем рисковать снова?
— Смотри сам, — разрешила «старшая жена». — У нас все сумки с припасами опустели. Только мед и горсть сушеного мяса остались. Или мы закупаемся на здешнем базаре, или тебе придется высаживаться в лесу и копать корешки.
— М-мда…
— Ты что-то сказал, Олежка?
— Вилка, — вдохнул Середин. — Или безопасно пастись на подножном корму, но тогда не получится плыть вперед, или рискнуть и познакомиться с туземцами. Зато потом еще месяц нигде не останавливаться. Все как всегда… Ладно, подплывем ближе и попробуем причалить. Ну-ка, ответь, о чем нашептывает твое пророческое чувство?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});