обзавестись именно той вещью, которую она с пренебрежением отвергла.
Леди Вулзли стала его тайным проводником по Лондону, к местам и местечкам, из содержимого которых он мог наполнить и меблировать Лэм-Хаус. А еще она предложила ему версию Лондона в его наиболее плотно упакованном, густонаселенном варианте. Каждый предмет, который он трогал или брал в руки, обладал своей удивительной историей, которую никто никогда не узнает, напоминая Генри саму Англию во всем ее прежнем богатстве и целеустремленности.
Все эти месяцы он усердно трудился, писал статьи и рассказы, но в те дни, когда выполнял договор, заключенный с самим собою, написав определенное количество слов и заняв своего шотландца на все утро, Генри внезапно решал снова посетить торговцев, еще раз приобщиться к пыльным и видавшим виды предметам, неопрятному распроданному наследию. Бродя по антикварным лавкам, он бесцельно выбирал раму, или стул, или набор столового серебра, но ничего не покупал, ожидая то ли вдохновения, то ли компании леди Вулзли.
Однажды в четыре или пять часов пополудни, когда свет потусклел и начал меркнуть, он оказался в одном антикварном магазинчике на Блумсбери-стрит, в котором лишь однажды побывал с леди Вулзли. Он очень хорошо запомнил лицо продавца из-за его необычных глаз. Тогда продавцу удалось, не говоря ни слова, оказать своеобразное давление на леди Вулзли и ее спутника. Он ухитрился не только весьма тонко надавить на них, но и одним только взглядом придать событию торжественный оттенок. Генри припомнил его тонкие, проворные пальцы с аккуратными ногтями, время от времени трогавшие предметы на прилавке – коротко, нервно, нежно. Он заметил мощное и такое же безмолвное сопротивление со стороны леди Вулзли, не желавшей покупать что-либо, хотя хозяин лавки показал им несколько превосходных образчиков, включая французский гобелен – маленький, но роскошный, и старинный парчовый бархат такой текстуры, какую, по обоюдному согласию продавца и леди Вулзли, нынче почти невозможно найти. Она так ничего и не купила, но некоторые вещицы изучала до того долго и пристально, что в мудром и терпеливом взгляде продавца вспыхнула искорка иронии. Выйдя из лавки, она сказала, что цены слишком высоки (хотя о деньгах почти не упоминалось) и что не следует больше поощрять этого торговца, который держит этот антикварный магазин много лет.
А Генри уже давно подумывал о том, чтобы купить что-нибудь, пусть бесполезное и безусловно дорогое – возможно, даже втридорога, – что-нибудь, на чем остановился бы его взгляд, предмет, который ему захотелось бы иметь, держать при себе и который имел бы для него значение, не сводящееся к одной стоимости. В душу ему запал тот французский гобелен: сцена, изображенная на нем, была позаимствована у итальянских мастеров – Фра Анджелико или Мазаччо, розовые нити, вплетенные в ткань, сохранили свой первоначальный оттенок. Он подумал, что осмотрит гобелен еще раз, поторгуется с продавцом и, может быть, решится купить его, не посоветовавшись с леди Вулзли, которая, как ему известно, своих мнений не меняет.
Дверь лавки оказалась открытой, и он вошел в освещенное лампой помещение, бесшумно закрыв дверь за собой. Как типично, подумал он: из некоего странного чувства такта продавец позволяет покупателю входить таким вот образом. Передняя часть магазинчика была узкой и захламленной, но он помнил, что несколькими ступенями ниже открывалась длинная проходная комната, ведущая в просторную кладовую с лестницей на чердак. Послонявшись несколько минут в ожидании продавца, он начал рассматривать чайную чашку Севрского, как ему показалось, фарфора. Небрежно оглядев еще несколько безделушек, он прошел в заднюю часть магазина, где перед ним предстал полный обзор нижней комнаты. Там, склонясь над шезлонгом и обсуждая плотность полотна, его покрывающего, стояли леди Вулзли и продавец. Почувствовав себя нарушителем границ, Генри отступил в тень и стал ждать. Он не рассчитывал застать здесь леди Вулзли и решил, что лучше ее не беспокоить. Это была ее территория, а он не испросил разрешения. Он был уверен, что теперь с его стороны вполне уместно немедленно и беззвучно удалиться.
Однако в ту же минуту другой покупатель отворил дверь магазина, причем сделал это очень шумно. Это был хорошо одетый джентльмен – уже не юноша, но лет ему на вид было не более сорока, и ему, судя по всему, закрыть дверь оказалось так же сложно, как и открыть. Продавец, вышедший к ним навстречу, похоже, мгновенно определил, что мужчины пришли порознь и незнакомы. Он, казалось, удивился приходу обоих посетителей, но быстро спрятал удивление за ласковым узнаванием для Генри и чуть менее ласковым – для более недавнего посетителя. На этот раз он показался еще сметливей, еще отчужденней, его лицо с тонкими чертами светилось глубочайшим интеллектом, темные глаза сияли умной, проникновенной теплотой. Он явно не знал, что Генри уже видел леди Вулзли, и Генри наблюдал, как он с улыбкой просчитывает, как ему поступить. Продавец попросил Генри одну минутку подождать и тут же снова спустился по ступенькам. Генри услышал негромкий разговор внизу и увидел, как его собрат-покупатель взялся за старинный серебряный колокольчик с резной деревянной ручкой. Он ждал появления леди Вулзли и обдумывал, как объяснить ей свое вторжение.
Когда вернулся продавец, Генри заметил мимолетный проблеск озабоченности на его лице. Вскоре следом за ним явилась леди Вулзли, царственная, как никогда прежде, и – он не мог не ощутить этого – чрезвычайно громогласная.
– Не думала, что вы решитесь прийти сюда в одиночку, – сказала она. – Вы заблудились?
Леди Вулзли одарила его искрящейся улыбкой и кратким смешком.
Он поклонился ей и, поднимая голову, заметил, что она знакома и с другим джентльменом. Оба – и продавец старины, и леди Вулзли – явно были взволнованы его присутствием. Когда Генри взглянул на него, то увидел, что в те несколько секунд между его поклоном и поворотом головы что-то настойчивое и почти тревожное промелькнуло во взглядах, коими обменялись леди Вулзли и незнакомец.
– Бóльшая часть здешних вещей вам не по карману, – сказала она Генри.
Оба они мгновенно поняли, что ее ремарка, хотя и задумывалась как шутка, была слишком резкой, слишком острой.
– Бедняку не заказано любоваться, – ответил он, ожидая от нее попытки загладить ситуацию и гадая, каким образом она это сделает.
– Тогда пойдемте, я вам сама все покажу, – сказала она и повела его вниз по ступенькам, попросив хозяина зажечь еще одну лампу.
Он понял, что для джентльмена наверху это был сигнал уйти, и не удивился, услышав, как еще раз хлопнула входная дверь. Пока леди Вузли давала указание поставить лампу на итальянский комод, он раздумывал над тем, что это за джентльмен и почему их не представили друг другу,