Пока действовал дисивин, часть разума Флинкса задавалась вопросом, откуда зеленому морю стало известно обо всем и каким образом оно ухитряется передавать свои знания. Однако все его вопросы отметались как лишние — во всяком случае, как несвоевременные.
Триада должна собраться как можно скорее, пока еще не поздно.
Он понимал, что именно ему предстоит выполнить эту задачу. Зеленое море способно подсказать, но не может действовать.
Это сон, подумал Флинкс. Сон о том, что я плаваю в ванне, наполненной теплым молоком. Это просто воображение разыгралось под воздействием дисивина. Он улыбнулся. Этот дисивин — отличная штука. То, что надо.
Как только человек осознает, что спит, у него, как правило, возникает желание проснуться.
Флинкс сел, удивленно озираясь. Улыбающаяся Тил лежала рядом.
— Ты хорошо себя чувствуешь, Флинкс?
— Да, да.
Полностью очнувшись, он пробежал взглядом по джунглям: блестящая зеленая листва, стебли, яркие цветы и лианы. Каждое растение выглядело так, точно росло само по себе; казалось совершенно невероятным, что все они тесно связаны между собой. И все же ничто не опровергало эту мысль; более того, смутно ощущалось, что целое здесь несравненно больше суммы частей. И Флинкс чувствовал, что это единение охватывает все планеты, созвездия и галактики.
И всему, абсолютно всему угрожает гибель.
Он покачал головой. Это был всего лишь сон. Почему, находясь здесь, он вспомнил о Кранге? С тех пор, как Флинкс побывал на планете Форсаж, прошли годы. Тар-айимское оружие не менее реально, чем зло, к которому водили Флинкса ульру-уджурриане. Какова их роль во всем этом? Может, именно племя урсиноидов — третий член триады? Маловероятно, хотя полностью этого исключить нельзя.
Какая триада, что за триада? Это был только сон. Он потер ладонь о ветвь, царапая кожу грубой корой. И почувствовал вполне реальную боль; нет, сейчас он не спит.
Ощутив нежное прикосновение к щеке, Флинкс повернул голову и увидел, что встревоженная Пип выстреливает язычок. Улыбнувшись, он провел пальцами сначала по голове, потом по спине драконши.
Голова-то у змея треугольная. Триада…
Не вздумай переносить абсурдные идеи из сна в реальную жизнь, сердито предостерег себя Флинкс. Тебе всего двадцать лет. Какая нелепость — рассчитывать, что ты способен справиться с кем-нибудь поопаснее, чем птица с острыми когтями или хищник с пастью, полной зубов. Как можешь ты свести воедино силы столь грандиозные, как разум целой планеты и последний артефакт тар-айимской цивилизации? Ты ведь даже не способен решить, будешь ли заниматься сексом с лежащей рядом женщиной или нет!
Что же все-таки является третьим, ключевым элементом триады?
Черт бы побрал этот навязчивый сон!
Сколько тысячелетий пройдет, прежде чем угроза станет реальной? Или время играет здесь роль лишь равнодушного зрителя, и драма разворачивается в своем собственном, субъективном времени? Когда будет слишком поздно, вот в чем вопрос?
Я проведу какое-то время с Тил, сказал себе Флинкс. Помогу ей добраться до дома, поживу в ее племени, изучая этот мир, наслаждаясь его красотой и многообразием. И улечу. На Мотылек, может быть; по крайней мере, этот мир мне понятен. Или на Землю, или на Новую Ривьеру. Мало ли в освоенном космосе планет, где можно отдохнуть и душой, и телом, где не будут разыгрываться непостижимые космические пьесы с моим участием и где никто не попытается взвалить на меня бремя нежеланной и, главное, непосильной ответственности.
Он осторожно ощупал голову. Ни боли, ни этой отвратительной пульсации. Чего и следовало ожидать — если все только что пережитое не более чем замысловатый сон.
Если бы только можно было забыть этот сон, хотя бы малую часть сна.
Улыбка Тил увяла. Она села, обеспокоенно вглядываясь в его лицо:
— С тобой правда все в порядке, Флинкс? Ты какой-то… странный.
— Просто сон. — Флинкс заставил себя улыбнуться.
— Многие видят сны под воздействием дисивина. Это был хороший сон?
— Не знаю. — Он подобрал колени к груди. — Не знаю, плохой это был сон или хороший. Знаю лишь, что это был очень важный сон. Пища для размышлений.
— Пища для размышлений, — повторила она и понимающе кивнула. — Ах! Тебе было видение. Такое тоже иногда случается.
— Мне явилось нечто, — сказал он. — Только я не совсем понял, что.
— Видение — это благо.
Флинкс пристально посмотрел на нее:
— Поверь, я был бы счастлив поделиться с кем-нибудь этим благом. У тебя бывали видения, Тил?
— О да! — На ее лице появилось выражение задумчивости. — Я летала во сне, сражалась с баранопом, видела детей… не своих. А на что похоже твое видение?
— Это трудно описать. Оно касается чего-то, что я могу… должен сделать.
— Должен сделать? Но почему — ты?
Он поднял взгляд к небу, на котором выписывали виражи существа с яркими крыльями.
— Потому что никто другой не может. Мне совсем не хочется делать этого, и в моих силах уклониться, но, боюсь, у меня нет выбора.
— Важное видение налагает ответственность. — Придвинувшись, Тил обняла его.
В этом движении не было никакой сексуальной подоплеки. Тил просто хотела поддержать Флинкса, помочь, пусть даже то, о чем шла речь, было выше ее понимания.
Флинкс чувствовал: мешкать больше нельзя. И дело тут вовсе не во сне, а в чем-то таком, что сокрыто в самом Флинксе, в чем-то таком, из-за чего он не находит себе долговременного пристанища ни на одной планете. Неодолимое, безжалостное, это ощущение часто толкало его навстречу опасностям и трудностям.
Нечего и думать о том, чтобы взять Тил с собой. Без своих джунглей, без этого всепланетного леса она просто умрет от тоски, как райская птица, внезапно оказавшаяся посреди пустыни. Шум и зловоние города высосут из нее душу.
И он сделал то единственное, что мог и должен был сделать в этих обстоятельствах: сам обнял ее.
Неподалеку сидел большой фуркот и наблюдал за людьми, дожевывая клубень.
— Что они делают, Саалахан? — спросила Туватем.
Он повернул к ней огромную клыкастую голову:
— Исцеляют друг друга.
— Но ведь никто из них не ранен, — заметил Мумадим.
— Верно. Таковы уж люди, странные создания. Бывает, что они исцеляют друг друга, даже когда совершенно здоровы.
— Зачем они делают это? — Туватем смотрела на Флинкса и Тил во все три глаза.
— Не знаю, — честно сказал Саалахан. — Это присуще только людям. Никто больше так не делает.
— Это кажется бессмысленной тратой сил, — проворчал Мумадим.
— Согласен. Лично я этого не понимаю. Более того, я не уверен, что люди сами понимают себя. Но — что есть то есть.