вскоре погиб… его лодка перевернулась во время лова. Матушка всего на пару месяцев его пережила, умерла от лихорадки. А сестер и братьев у меня нет… Меня взяла к себе соседка. Приголубила, вырастила. Вот такую… паршивую. — Голос её вновь подозрительно дрогнул.
Саруман прикрыл глаза.
— Сколько вам лет, дитя?
— В-восемнадцать. Почти…
— И вы отважились преодолеть такой долгий и утомительный путь… сюда, от самого побережья… только из-за этого злосчастного недуга?!
Девушка отвела взгляд.
— Мой названный брат… сын соседки… вызвался мне помочь, — тихо, едва сдерживая слезы, прошептала она. — Он… очень пособил мне в дороге. И я… я просто не знала, куда мне еще податься! К кому я только ни ходила, чего только ни делала — никакие мази, ни припарки, ни обтирания… ничего не помогает! Наш местный лекарь только разводил руками… сказал — наверно, это проклятие или порча… И я решила… накопила немного денег… Как же я могу жить… с этим! — Она наконец не выдержала и разрыдалась, вся дрожа, подрагивая худыми плечиками; вынула из рукава замызганный, когда-то кружевной платочек, уткнулась в него своим воспаленным, изрытым уродливыми пятнами лицом. — Вам не понять… Я — девушка, я хочу быть красивой… или хоть не хуже других… я хочу выйти замуж, иметь детей, жить счастливо!.. Но — такая страшная, безобразная, как… как жаба, как мерзкая ле́шиха… кому, ну кому я нужна? Если волшебник мне не поможет, я… я, наверно, утоплюсь, или повешусь, или еще что-нибудь с собой сделаю…
Она закрыла лицо руками. Где-то во дворе вновь страдальчески скрипел колодезный ворот, громыхала железная цепь, фыркали и переступали ногами лошади, уютно квохтали куры, неуверенно подавал голос молодой сиплый петух. Девушка сидела, бледная и несчастная, опустив голову, пряча от собеседника глаза; Саруман, откинувшись на спинку лавки и скрестив руки на груди, смотрел на неё исподлобья и мрачно, едва заметно усмехаясь в бороду. Волшебник не знал, смеяться ему над её словами или плакать: он уже видел, что печаль, представляющаяся собеседнице такой неодолимой, чудовищной и неразрешимой, в общем-то, не стоит и ломаного гроша.
— Ну-ну, успокойтесь, дитя, экая вы… порывистая. Утрите-ка слезы, ну. — Он подался вперед и ободряюще коснулся её руки. — Полагаю, ваша хворь вполне излечима.
— Из… излечима? — Девушка со всхлипом перевела дух, пытаясь взять себя в руки: ей было уже неловко и стыдно за свои слезы, за неожиданную слабость, проявленную перед первым встречным, совершенно незнакомым ей человеком — лицо её, и без того усыпанное багровыми пятнами, стало совсем ярко-пунцовым, словно майская роза. — В-вы… вы правда так думаете?
— Да, потому что причина вашей хвори проста… Вы уже несколько лет живете на побережье, в рыбацкой деревушке. И все это время питаетесь, разумеется, рыбой, преимущественно морской. Которую до того, как уехать из Энедвейта, видели только пару раз в год по большим праздникам.
— И… и что?
— Вам не годится эта пища, — терпеливо, с усталым вздохом пояснил маг. — Ваше тело её не принимает… Вернее, выдает вам на неё вот такое необычное кожное проявление. А ваши переживания, сначала — по поводу потери родителей, потом по поводу самой хвори, только усугубляют положение. Вот и всё. Я удивлен, что никто из местных лекарей не сказал вам об этом раньше… впрочем, им, местным, привыкшим к морскому климату и рыбному столу, разумеется, вряд ли приходилось сталкиваться с чем-то подобным.
Девушка молчала. Смотрела на волшебника взглядом, в котором в равных долях мешались изумление и недоверие: видимо, речи Сарумана представлялись ей настолько же невнятными и туманными, насколько и не относящимися к делу.
— Рыба? Дело — в рыбе? То есть мне… нельзя есть рыбу, по-вашему, да? И тогда это… эта проклятая хворь… пройдет?
— Если и не пройдет полностью, то значительно ослабнет. Но, вероятно, не сразу, через несколько месяцев.
— А как же… снадобья? Ну… отвары, мази, притирания… Мне тут посоветовали одно хорошее средство… — Она засуетилась, достала из котомки маленький глиняный горшочек с желтовато-серой, остро пахнущей мятой густой мазью. — Вот. Я купила его на ярмарке в Зеленых Холмах. Как по-вашему, оно, это средство… поможет?
— Если и не поможет, — спокойно сказал Саруман, — то, по крайней мере, и не навредит. Милое дитя, это обыкновенный гусиный жир, перетопленный с несколькими каплями вытяжки из листьев мяты… Не стоит, право, покупать на деревенских ярмарках чудодейственные эликсиры «от всех болезней». Лучше сделайте кое-что действительно сто́ящее прямо сейчас — отдайте первому встречному псу ту вяленую селедку, которой вы набрали себе в дорогу полную сумку. Поверьте, хуже вам уж в любом случае не будет. — Он видел, что собеседница до сих пор не слишком-то склонна верить в предложенный им — чересчур, на её взгляд, незатейливый — метод лечения, и не сумел удержаться от невесёлой усмешки. Добавил небрежно: — Впрочем, если хотите, можете все-таки дождаться возвращения Сарумана, хотя я не думаю, что он скажет вам больше того, что сказал сейчас я. А постоялый двор в Изенгарде не из дешёвых…
Откуда-то из недр хозяйственных помещений донеслись голоса и торопливые шаги — видимо, служанке удалось наконец отыскать неуловимого трактирщика. Волшебник оглянулся. Девушка, вновь забившись в угол и закутавшись в шаль, озадаченно смотрела на него. Наверно, мутные советы какого-то случайно встреченного в трактире сомнительного субъекта не внушали ей особенного доверия, и её решимость добраться до Изенгарда и выслушать весомое мнение Белого мага по-прежнему не ослабла ни на йоту.
— Спасибо, сударь. Я, конечно, постараюсь сделать так, как вы сказали, не есть рыбу, и все такое, но… Скажите, — помедлив секунду, она обеспокоенно наморщила лоб, — а это правда, что о нем говорят?
— О ком?
— О Сарумане. Что он… немного того? В общем, сумасшедший.
— Говорят, что кур доят, — сердито, себе в нос, буркнул волшебник. — Вам не приходило в голову, милая барышня, что подобные сплетни обычно распространяют завистники, бездари и вздорные болтуны?
— Не знаю, я как-то никогда об этом не задумывалась… А правда, что у него в башне живет ручной орк?
— Ручной? Да, да, правда… Совершенно ручной и домашний, вы даже сможете его погладить, если, конечно, старик вам разрешит. Кстати, вам не говорили, что старый хрыч — людоед, и при случае обожает полакомиться паштетом из наивных молодых дев?.. — Саруман поднялся и, выйдя из-за стола, коротко кивнул девушке на прощание. — Ну-с, удачи вам во всех начинаниях, дитя, мне пора.
Он шагнул навстречу трактирщику, вышедшему из неприметной дверцы в дальнем углу помещения. Рябой Вихельм был важен, необъятен и представителен; он шествовал через залу, радушно улыбаясь, неся перед собой внушительное