самых глаз закутана в плотную полотняную шаль, и даже руки её прятались под аккуратно заштопанными нитяными перчатками.
Саруман небрежно отозвался:
— До Изенгарда недалеко, пару часов верхом, часа три-четыре — на повозке. А зачем вам в Изенгард, милая дева? У вас там что, родичи?
— Н-нет… — девушка как будто смутилась. — У меня там… дело.
— Дело, вот как? — Саруман заинтересовался. — Какое дело? К кому?
Девушка помолчала. «А тебе какая разница, старый хрыч?» — неприязненно говорил её взгляд.
— Мне нужно видеть волшебника… Сарумана. Ведь он живет в Изенгарде, так?
Белый маг окинул незнакомку внимательным взглядом. Что ж, кажется, его желание не быть узнанным и «сохранить личность втайне» осуществлялось вполне успешно. Впрочем, без посоха в нем трудно с первого взгляда признать волшебника, а в лицо незнакомка, прибывшая, судя по выговору, явно издалека, его, конечно, не знает.
— А зачем, любопытно, вам понадобился волшебник, сударыня?
— Оставьте ваше любопытство при себе, сударь. — Девушка сердито уставилась в окно, давая понять, что разговор окончен.
— Хм. Видите ли, я не просто так спрашиваю, — помолчав, сухо пояснил Белый маг. Вся эта ситуация начинала его забавлять. — Саруман, насколько мне известно, не принимает в Ортханке случайных людей… У вас должно быть действительно важное дело, если вы хотите, гм… добиться аудиенции.
— У меня действительно важное дело.
— Важное для вас? Или для Сарумана?
— Это что, имеет какое-то значение?
— Я бы сказал, что это имеет решающее значение, моя дорогая.
— Какое бы дело у меня ни было, я скажу о нем только волшебнику.
— Что ж, понимаю… Только, боюсь, вам придется ждать встречи с ним довольно-таки долго.
— Почему? — Девушка как-то напряглась. — Я — не нищенка, знаете ли… И готова заплатить!
Белый маг пожал плечами.
— Это, конечно, радует… Но Саруман аккурат на днях уехал из своей крепости, вот ведь в чем незадача.
Незнакомка растерялась.
— Как у… уехал? Куда? Когда он вернется?
— Не раньше середины лета. Говорю вам об этом с полнейшей уверенностью потому, что я сам только что из Изенгарда.
Девушка в волнении стиснула руки. Её лицо — по крайней мере, та тоненькая полоска, что была видна над краем шали — заметно побледнело.
— Не раньше… середины лета? Но… что… что же мне тогда делать? — Она беспомощно застыла. В глазах её выразилось такое уныние, потерянность, даже отчаяние, что Саруман немного смягчился: видимо, незваная гостья, с чем бы (и зачем бы) она там ни явилась, действительно возлагала на визит в Ортханк большие надежды.
— Не нужно так расстраиваться, дитя… вы уверены, что помочь вам может только Саруман?
Девушка закрыла лицо рукой. Отвернулась к окну. Часто заморгала, видимо, надеясь, что прозрачные капельки, вдруг ни с того ни с сего повисшие на ресницах, каким-то чудесным образом немедленно исчезнут.
— Если он не сумеет помочь — значит, никто не сумеет! Для меня это… это… действительно очень важно.
Саруман, чуть помедлив, шагнул к ней. Окинул взглядом её поникшую сгорбившуюся фигурку, полотняную шаль, простое серое платье, из-под подола которого застенчиво выглядывали обтерханные башмаки на шнуровке… Присел на лавку по другую сторону стола.
— А, может быть, вы мне расскажете о вашей беде, и я смогу дать вам разумный совет?
Девушка помотала головой.
— Вы — волшебник, сударь?
— Я? Я — целитель… а это, на мой взгляд, уже кое-что.
— Целитель! — презрительно, глотая слезы, пробормотала незнакомка. — Поверьте, я была у многих лекарей и целителей, и никто из них не сумел посоветовать мне ничего по-настоящему действенного.
— Что ж, возможно, я буду первым? Не бойтесь, я, в отличие от Сарумана, не потребую с вас платы за совет… Или ваша печаль какого-то, гм, деликатного свойства?
Девушка сидела, поникнув и съежившись, нервно теребя в пальцах и без того растрепанный край шали.
— Да нет, ничего такого. — Она потерянно хмурилась. Морщила лоб. Сомневалась. Наверняка кусала — там, под шалью — сухие от волнения губы. И вдруг с видом человека, которому, в общем-то, нечего терять, решительно подняла глаза на волшебника. — Ладно, я вам покажу, хуже от этого никому, кроме меня, не будет. Вот, смотрите… Не бойтесь, это не заразно.
Она рывком сдернула одну из перчаток, обнажив кисть руки — маленькую, красивой формы, но неожиданно грубую и распухшую, сплошь покрытую плотными шелушащимися пятнами, красноватой сыпью и белёсыми струпьями, образующимися на месте подживающих трещин и язвочек. Саруман поднял брови… взяв руку незнакомки, повернул её к свету, разглядывая пятна, папулы и сыпь. Посмотрел на девушку — она сидела, бледная и неподвижная, будто вырезанная из дерева, только глаза её, блестевшие над краем шали, выдавали её напряжение, страх, мучительное ожидание приговора… нет, от не чаянного собеседника она не ждала ни помощи, ни совета — ждала, когда он поморщится, брезгливо отстранится, выпустит её руку, чтобы она могла спрятать эту обезображенную клешню обратно, втянуть её в рукав, как под спасительный и непроницаемый крабий панцирь.
— Так! Надо полагать, — после недолгой паузы произнес Саруман, — на лице у вас то же самое?
— Да. — Девушка старалась говорить спокойно и безразлично, но голос её мало подчинялся этому желанию. — И на лице, и… в общем, на всем теле. Вот поэтому мне… и нужен волшебник.
— Зачем? Думаете, это какие-то, гм, темные чары?
— А что еще это может быть?
— Позвольте. — Тон Белого мага не терпел возражений. Он решительно поднял руку и, прежде, чем незнакомка успела испуганно отпрянуть, отогнул край шали, закрывающей её лицо. — Подвиньтесь-ка сюда, ближе к окну.
Она вздрогнула всем телом и затрепетала при его бесцеремонном прикосновении, будто испуганная лань, но Саруман не обратил на это внимания. Крепко взял девушку двумя пальцами за подбородок и повернул к свету её лицо — круглое, простенькое, с чуть вздернутым носом, обильно усыпанное красными шелушащимися пятнами, сыпью и желтоватыми струпьями. Покачал головой.
— Откуда вы приехали, милое дитя? С побережья?
— Из… из одной деревушки в устье Изена. К-как вы… догадались?
— Покрой одежды у вас характерен для тех мест. Но вообще мне поначалу показалось, что вы из северного Энедвейта.
Девушка шмыгнула носом.
— Мои отец и мать оттуда родом. Мы действительно жили в Энедвейте, прежде чем переехать к устью Изена. А причем тут… это?
— При том, что вы не коренная уроженка побережья. И давно у вас эта… хворь?
— С… с тринадцати лет.
— И проявилась она через некоторое время после переезда.
— Ну… да.
— Через какое время?
— Ну, я точно не помню… Через несколько месяцев. А какое отношение…
— У ваших родителей было что-то подобное? У ваших сестер, братьев?
Девушка судорожно глотнула.
— Н-нет. Отец