— Когда? Где она похоронена? — хриплю севшим голосом.
— 10 дней назад. Похоронена в Плезире рядом с бабушкой. — Мадам Жеффруа разворачивается и уходит.
Я захлопываю дверь и сползаю по ее обратной стороне. Трясущимися руками открываю конверт и достаю из него большой лист, исписанный почерком Флёр.
«Моя дорогая и любимая Кнопочка!
Я безумно рада, что ты пришла навестить меня. Я ждала тебя все эти годы. Сейчас понимаю, что сама должна была тебе позвонить, но я была уверена, что ты не хочешь меня больше знать. Хотя, конечно же, я всегда помнила твои слова, сказанные мне в день выпускного, о том, что ты меня любишь. Ты тогда просила меня всегда их помнить. И я помнила. Все эти годы помнила.
Тогда на нашем выпускном мне было очень горько и обидно. Но спустя время, я смогла простить вас с Себастианом. Если вы полюбили друг друга и счастливы вместе, то я только рада за вас. Люди должны быть с теми, кого они любят.
Мне поставили диагноз перед самым началом учебы, поэтому я так и не пришла в университет. Но все эти годы я представляла, как мы с тобой снова сидим за одной партой, только уже не в школе, а в Сорбонне. Я представляла, как мы с тобой станем филологами, и ты начнёшь выпускать романы, а я пойду работать в школу учительницей французского.
Но, к сожалению, у Бога другие планы на нас.
Я помню, как мы с тобой однажды сидели в нашей комнате, ты писала роман, а я делала уроки, и ты вдруг попросила меня придумать какой-нибудь романтичный момент для твоих героев. А потом ты спросила, что является самым романтичным в жизни для меня. Я тогда тебе не ответила, засмущалась. К тому же я тогда была с Себастианом, и моя мечта казалась мне нечестной по отношению к нему.
А сейчас я хочу тебе рассказать.
Мне кажется самым романтичным в жизни случайно встретить прекрасного незнакомца и всю ночь гулять с ним по городу. Встретить с ним закат в красивом месте, целоваться под луной и звёздами, разговаривать обо всем на свете, смеяться, плакать… А утром на рассвете расстаться с ним навсегда и больше никогда его не встречать. Не обмениваться с ним телефонами, адресами, почтой… Просто жить дальше, навсегда в своём сердце сохранив тёплые воспоминания о прекрасном незнакомце, с которым однажды случайно свела судьба. Выйти потом замуж, родить детей и жить своей жизнью, изредка вспоминая, как была счастлива однажды ночью от заката до рассвета.
Я уже представляю твоё лицо сейчас, когда ты это читаешь. Представляю, как ты закатываешь глаза и говоришь мне:
«Флёр, ну что за бред? Какой еще прекрасный незнакомец?».
Возможно, это и наивный бред, но почему-то именно это — самый романтичный момент моей мечты. И я бы очень хотела однажды прожить такую ночь с незнакомцем: от заката и до рассвета.
Больше у меня нет от тебя никаких секретов, Кнопа. Это был единственный, о котором я стеснялась сказать даже тебе.
Я прощаю тебя. И я очень сильно тебя люблю».
Когда я дочитываю до конца, я уже лежу на полу у двери, свернувшись от рыданий. Я прижимаю письмо к груди и кричу от боли, которая переполняет меня.
Я не знаю, сколько времени проходит прежде, чем я нахожу в себе силы подняться с пола. Я иду в свою комнату, одеваюсь, вешаю на плечо сумку, выхожу из квартиры, ловлю такси и еду на кладбище в Плезире. Всю дорогу до него я перечитываю письмо Флёр снова и снова. Таксист бросает на меня недоуменные взгляды в зеркало дальнего вида, но он везёт меня на кладбище, поэтому не задаёт вопросов.
Там я довольно быстро нахожу могилу Флёр и опускаюсь возле нее на колени, обняв памятник. Я уже захлебываюсь слезами, но они все не заканчиваются и не заканчиваются.
Это несправедливо. Этого не должно было быть. Не добрая, нежная, чуткая Флёр должна лежать в этой сырой земле, а я — жестокая, злая, мстительная. Это я должна была умереть в 23 года, а не она. Это я должна быть тут погребена, а не она. Это я заслуживаю смерти, а не она.
Флёр заслуживает того, чтобы жить и радоваться. Флёр заслуживает того, чтобы стать учительницей и работать в школе с детьми. Флёр заслуживает того, чтобы однажды ее детская наивная мечта о встрече с прекрасным незнакомцем, с которым бы она всю ночь гуляла, разговаривала и целовалась под луной и звёздами, сбылась.
Но нет. Это не я лежу в этой сырой земле, а Флёр. Потому что на надгробном камне написано ее имя.
«Селеста Жеффруа»
Глава 32. Нас не должно было быть
POV Егор
Наши дни
— Не плачь, — я провожу ладонью по ее щеке. — Никакая ты не тварь, как ты сама про себя думаешь.
Она издаёт горький смешок.
— Ты ничего не знаешь обо мне, Егор.
— Мне не так важна твоя биография. Мне важна ты.
Селеста качает головой.
— Ты не ответил на мой вопрос. Что движет человеком, который прощает предательство близкому?
Хороший вопрос. Иногда я сам себе его задаю.
— Я не знаю, Селеста. Я не сразу простил друга и девушку, а спустя время. В моем случае сыграл тот факт, что друг попал в очень сильную аварию, в которой чудом остался жив. Но из-за нее он частично потерял память и забыл ту девушку. А она уехала учиться в другую страну и не приезжала. Друг забыл и меня, мы с ним знакомились заново. Мне как-то жалко его стало из-за того, что он совсем ничего не помнил, и я снова стал с ним постепенно общаться, рассказывал ему про нас и про школу. Про девушку я умолчал, а сам он ее не вспомнил. Так мы снова стали с ним лучшими друзьями.
— Но в итоге он каким-то образом женился на ней?
— Да. Она вернулась, спустя восемь лет, и обнаружила, что он ее забыл в прямом смысле этого слова. Чувства снова разгорелись между ними, в итоге они поженились.
— А он так и не вспомнил?
— Вспомнил и тоже трагическим образом. В него стреляли из пистолета, и он снова чудом остался жив. В результате нападения в мозгу, видимо, сработали какие-то процессы и память разблокировалась. Я не врач, я не знаю, как это работает. Но он вспомнил, когда его чуть не убили.
— И он не обиделся на тебя из-за того, что ты умолчал ему о девушке?
— О том, что я ему о ней умолчал, он узнал задолго до нападения, когда еще ничего не помнил. Тогда обиделся, и мы с ним где-то полгода не общались. Но когда я узнал о том, что в него стреляли, я пришёл навестить его в больнице, и мы помирились. Мы с ним все друг другу простили: я ему — что он увёл у меня девушку, он мне — что я ему о ней восемь лет не рассказывал.
Селеста как-то скептически ухмыляется.
— Ну надо же, какие вы с ним рыцари.
Я пожимаю плечами.
— Мы не можем выбирать, кого нам любить, увы. Если бы могли, то я бы ни за что не полюбил ту девушку.
Селеста задумчиво смотрит на меня.
— Расскажи мне о ней, — тихо просит. — Какая она — единственная девушка, которую ты любил?
Я ухмыляюсь.
— Ты удивишься, но я до сих пор не знаю, какая она на самом деле. Я знаю ее оболочку, но вот что кроется под ней, пожалуй, известно только одному человеку.
— Твоему другу?
— Да.
— И все же. Какая она? По крайней мере, какой ты знаешь ее?
— Я знаю ее очень холодной и закрытой, безразличной абсолютно ко всем, — я задумываюсь, смотря на реку. — Я знаю ее очень гордой и надменной. Я знаю ее уж слишком целеустремленной. Она из тех людей, которые пойдут по трупам ради достижения своей цели. И я знаю ее очень сильной, очень независимой, очень самодостаточной. — Я перевожу взгляд на Селесту. — Но я уверен, что мой друг знает ее с совершенно другой стороны.
— Не хочу никого обидеть, но твоё описание звучит уж как-то слишком устрашающе… И ты любил такого человека?
— Да.
Просто короткий ответ. Я знал ее такой и я любил ее такой.
«Любил» — в прошедшем времени. Потому что сейчас я смотрю на Селесту и понимаю, что не нужна мне больше Кристина. И это такая странная и неожиданная мысль в моей голове.