ж не термосы какие-нибудь – это мотоциклы, на которых и разбиться можно, и покалечиться. Да даже если просто сломается такой вдали от города, что с ним делать? В поле бросать? Или катить до ближайшего населенного пункта? Тогда точно все ралли псу под хвост…»
Приблизившись, режиссер увидел у основания памятника прямоугольную табличку.
«Урал – опорный край державы, её добытчик и кузнец», – было выбито на ней.
– Это Твардовский? – наморщив лоб, уточнил Светличный.
– Да, он, – подтвердил Альберт.
Привезенцев с уважением посмотрел на водителя.
«Стихи Твардовского наизусть помнит? Надо же…»
– И что этот памятник символизирует? – задрав голову, спросил Хлоповских.
– Ну как же? – хмыкнул Альберт. – Сам Урал и символизирует. А в Челябинске он потому, что тут вся основная промышленность сконцентрирована.
– Понятно… – протянул Вадим.
Глядя на памятник через окошко камеры, Привезенцев представил себе ярко освещенные цеха и мужчин, таких же фактурных, как этот каменный великан. Только в карманах их поясов хранились не сокровища, а инструмент, которым они чинили старое и создавали новое.
«Вот ведь нонсенс, – подумал Владимир Андреевич. – В городе жить невозможно из-за экологии, но народу здесь – хоть отбавляй, и все усердно трудятся на благо страны, которая каждодневно их отравляет… Странная у нашего человека все-таки судьба. Какое-то врожденное благородство и жертвенность».
Он покосился в сторону Рожкова, который без особо интереса рассматривал памятник.
«Интересно, что он думает про себя? Что тоже вносит свой вклад в общее дело, как и они, челябинские богатыри, только по-своему? А, может, даже – чем черт не шутит?.. – считает, что его лизоблюдство важней?»
– Стой! – вдруг раздался женский крик. – Стой, подлец! Сумку… Граждане!
Туристы завертели головами, пытаясь понять, откуда доносится голос. Через пару секунд Привезенцев увидел, как через толпу бежит потрепанный мальчишка лет двенадцати. Зажав подмышкой черную тряпичную сумку, он ловко лавировал между людьми и с каждой секундой становился все дальше от размахивающей руками тучной женщины, которая продолжала голосить:
– Вор! Держите вора!
Мальчишка тем временем уже практически поравнялся с Рожковым.
– Гена! – от переизбытка эмоций воскликнул Привезенцев.
Лазаревский прихвостень, увидев вора, поспешно отпрянул в сторону, освобождая негоднику путь.
– Куда?! – вскричал Хлоповских, бросаясь мальчишке наперерез.
Паренек метнулся в сторону, но Вадиму проворства тоже было не занимать – изловчившись, он схватил воришку за запястье правой руки и резко притянул к себе. Беглец от неожиданности выронил сумку, и та плюхнулась на тротуар.
– Пусти! – взвыл мальчишка.
Он отчаянно пытался вырваться, но Хлоповских вцепился в него, словно коршун.
– А ну, не дергайся! – прикрикнул Вадим на своего «пленника».
К месту происшествия уже спешили милиционеры и бледная потерпевшая, которая, судя по выражению лица, мысленно простилась со своими документами и деньгами. Однако Привезенцев смотрел больше не на них, а на Рожкова, который торопливо приглаживал волосы и оправлял наряд. Владимир Андреевич уже знал, что будет дальше, и оттого на душе у него стало мерзко.
«Что же ты, герой былинный, даже мальчишку-беспризорника испугался, не остановил? Зато теперь, когда Вадим его скрутил, будешь умничать, принимать благодарности от потерпевшей, с важным видом рассказывать про наше ралли милиции… В этом весь ты – только говорить и обучен, а как до дела доходит…»
Взгляд Привезенцева перепрыгнул с Геннадия на памятник великану-Уралу.
«Что бы с нами стало, если б у нас только такие Рожковы и были? Куда бы мы пришли?»
– Беги, – вдруг услышал Привезенцев тихий голос Хлоповских.
И мальчишка, внезапно обретя свободу, ринулся прочь от памятника, только пятки засверкали.
– Стой! Стой! – тут же всполошился Рожков.
Он замахал руками, милиционеры засвистели в свистки, но мальчишка улепетывал со скоростью напуганного зайца и останавливаться явно не собирался.
Взгляды Привезенцева и Хлоповских встретились, и Вадим, с трудом сдерживая улыбку, лишь пожал плечами. В этот момент Владимир Андреевич все понял.
Что ждало бы этого мальчишку дальше? Чем обернулась для него украденная сумка? Статьей и сопутствующим «волчьим билетом»?
«Как много судеб ломалось из-за одного греха, совершенного либо по глупости, либо по большой нужде?..»
Привезенцев знал: система практически не дает вторых шансов, и ее жерновам неважно, кого перемалывать – худющего беспризорника, одуревшего от голода, или же писателя Солженицына, который хотел быть услышанным своими согражданами. В стране, где за лишнее слово рискуешь лишиться свободы на десятки лет, похоже, можно выжить только покорным челябинским гигантам, готовым жизнь положить на алтарь партии.
Что сделал Хлоповских? Дал шанс. Страх, который пережил мальчишка, когда Вадим ловко его сцапал, может стать лучшим лекарством от новых краж. Конечно, гарантий нет. Но лишать паренька даже этого ничтожного шанса на перевоспитание у Хлоповских просто не поднялась рука.
– Ты! – вскричал Рожков, подбегая к Вадиму. – Почему ты его отпустил?
– Кто отпустил? – изобразил удивление Хлоповских. – Он сам вырвался. Силен, чертяка, сразу видно – челябинец растет.
Привезенцев видел, как ноздри Рожкова раздуваются, словно паруса брига. Геннадий явно был вне себя от гнева. Но на Хлоповских эти гримасы, судя по широкой улыбке, не возымели никакого эффекта. Наклонившись, Вадим поднял сумку и протянул ее подбежавшей хозяйке со словами:
– Ваш багаж, гражданочка, в целости и сохранности!
– Спасибо… спасибо вам… вы… вы настоящий герой! – тяжело дыша, поблагодарила Вадима потерпевшая.
– Вы не пострадали? – беря женщину за локоток, тут же обеспокоенно спросил Рожков.
Привезенцев скривился. Он ожидал чего-то подобного, но все равно не сдержался – уж больно фальшиво выглядела забота Геннадия о совершенно незнакомой гражданке.
«И ведь он сам, кажется, не задумывается о том, как это выглядит со стороны, – подумал режиссер, наблюдая за лазаревским прихвостнем. – Просто это уже на уровне безусловных рефлексов – вовремя влезть, засветиться, примазаться к благородному делу…»
Рожков отвел потерпевшую в сторону и что-то тихо ей объяснял, а она кивала и благодарно улыбалась. Владимир Андреевич перевел взгляд на Хлоповских. Тот стоял, засунув руки в карманы брюк, и с ироничной улыбкой смотрел на Геннадия. Судя по всему, Вадим совсем не переживал из-за того, что его слава досталась другому.
«Но, может, так и должно быть? Истинные герои ведь не нуждаются в признании. Те же челябинцы просто молча делают свое дело и не требуют наград, у них просто нет времени на то, чтобы их клянчить».
Задрав голову, Привезенцев снова уставился на памятник. Теперь режиссеру казалась, что в линии губ гранитного великана застыла легкая улыбка, выражающая его отношение к мирской суете.
И, наверное, такой подход был самым правильным.
– О чем задумался? – спросил Альберт.
– Да так, о незримых героях и тех, кто присваивает чужие подвиги, – тихо усмехнулся Привезенцев. – Надо обязательно эту мысль в дневник записать…
– Думаешь, Рожков не догадается, что это про него?
Владимир Андреевич вздрогнул, запоздало поняв, что сказал лишнего – он-то имел в виду свой личный дневник, а не тот, официальный, который надлежало вести Хлоповских.
– Ну да, наверное, ты прав, – пробормотал режиссер. – Не стоит его лишний раз провоцировать…
Он чувствовал, как Альберт выжидающе смотрит на него, будто ждет иного