Месяц вдруг решил спрятаться в облаке. Дед, сразу посерьезнев, не мог этот упустить момент:
— Так, бабы… Как летаете — потом покажете. А сейчас ножками, ножками да по земельке!
Они выползли из воронки и, согнувшись в три погибели, побежали дальше, перепрыгивая и спотыкаясь об издолбленную землю.
Кирьян Васильевич бежал первый. Именно он со всей дури и влетел грудью и животом в натянутую колючку. Сначала, правда, не понял — удар, спружинило, затрещало тонким железом справа и слева и вцепилось в телогрейку.
Девки налетели в темноте прямо на него.
А с той стороны колючки кто-то закричал:
— Стой, кто идет?
— Наши! Девчат, наши!
А потом уже вдаль:
— Свои мы! Сынки! Свои! Партизаны мы!
Девчонки же старательно выпутывали когтистые крючья из телогрейки и ватных штанов деда. А по тому месту — откуда они уже выскочили опять забили минометы немцев.
— Какие еще, туды твою в качель, свои? Пароль!
— Да какой пароль, не знаем мы! Свои мы, сынок! — какая то ниточка у деда внутри готова была вот-вот лопнуть. Он, от чего-то, едва держался от радости на ногах. Колючая проволока еще помогала.
— Стрельну сейчас! — пригрозили из окопов.
— Не стреляйте! — крикнула тонким голосом Маринка. — Мы, правда, свои! Мы партизаны!
— Тю… Баба! — удивился голос. — Эй, а ну матюгом загни!
— Я не умею! — крикнула Маринка в ответ.
— Чего?
— Я! Не! Умею!
— Я умею…
Дед не стал просить затыкать уши на этот раз. Он матюгнулся так, что могли бы покраснеть листья на деревьях, если бы деревья тут были. Упомянул он непременную мать, и прочие фольклорные слова:
— Подхвостие ты дьяволие, курвенный долдон, персидского царя клоповская шелупина, вошь отшмаренная, прибитый рваной титькою куродрищ!
Некоторые загибы были такими, что с той стороны раздавалось только удивленное кряхтение.
Дед ругался с минуту, не больше. За эту минуту пропали и слезы из глаз.
— Ишь ты… Моряк, что ли?
— С печки бряк!
— Тогда руки в небо и стой спокойно!
Из траншеи выскочили несколько бойцов и оттащили рогатины с колючкой, так, что образовался проход.
— Вот и ладушки, — сказал дед, спрыгивая в траншею. — Кто у вас тут старший?
— Лейтенант Костяев. Вы кто такие?
— Лейтенант, ты это… Девочек покорми. Да от оглоедов своих побереги. Дело у нас важно. А я назад.
— Чего? — поднял брови лейтенант. — Куда еще назад?
— Дорогой ты мой. Там у меня еще семь человек.
— И тэж бабы? — насмешливо подал кто-то голос из темноты.
— Слюсаренко!
— А я чого! Я мовчу!
Дед продолжил:
— Немец там. Важный. Командир бригады. Которая против вас оборону тут держит. Дай пару бойцов тогда, коли не веришь. А?
Лейтенант подумал, покрутил черный ус…
— Слюсаренко! Петерс!
— Чего? — отозвался латыш.
От прибалтийского акцента, четко выделявшего согласные и слога, Рита вздрогнула.
— Пойдете с партизаном… Как тебя?
— Дедом зови… — пожал плечами унтер-офицер.
— С дедом в общем.
Рита вцепилась в изорванную телогрейку Кирьяна Васильевича:
— Дедушка, не бросай нас тут!
— Девоньки, у своих мы, у своих!
— Кирьян Васильевич! Вы же ранены! — забеспокоилась Маринка, заметив кровь неизвестного бойца на лице деда.
— Ерунда на ерунде ерундила да ерундой поерундовывала! — отшутился дед. — Ладошку о колючку раскровянил. Лейтенант, звать-то тебя как?
— Го… Игорь.
— А по батюшке?
— Геннадьевич, а чего? Тьфу ты…
— Слышь, Геннадич. Покорми девочек моих, да спать уложи. — А потом повернулся к Рите:
— Скоро мы, скоро!
И исчез в темноте вместе с двумя бойцами.
Лейтенант опять покрутил смоляные усы, от чего стал похожим на кота, и отрывисто приказал:
— За мной!
Чавкая по болотной грязи усталыми ногами, они через несколько минут были в его натопленной землянке. По пути лейтенант Костяев выцепил какого-то бойца и приказал ему доставить каши с ужина. Рита с Мариной уселись на укрытые одеялом нары, а лейтенант плеснул им из своей фляги чего-то остро пахнущего. Чего — они не узнали. Потому как немедленно уснули в тепле и не слышали, как усатый лейтенант улыбнулся, отчего стал похожим на кота еще больше, и накрыл их своей шинелью. А потом долго ругался на припозднившегося красноармейца с холодной овсянкой и в наказание послал того на НП батальона.
А дед с бойцами в это время полз по земле навстречу хлопкам минометных мин. Внезапно на немецкой высоте что-то взорвалось, и она моментально вспыхнула грохотом выстрелов.
— Илюминация прям… — сказал хохол Слюсаренко, видавший однажды подобное в детстве, на ярмарке в Полтаве.
— Фейерверк! — поправил его Петер.
— Дужэ вумный… — огрызнулся украинец.
— Огненная работа — так, кажись, с немецкого переводится… — сказал дед Кирьян, внимательно оглядывая поле перед собой.
— Правильно! — с удивлением Райнис посмотрел на заросшего седой бородой и опять похожего на старика Кирьяна Васильевича.
— Ты чи нимэць? — подозрительно спросил Слюсаренко. Он и так-то всех подозревал, а уж тут…
— Общался с ними раньше. Опять вот пришлось…
— Это они по самолету, видать, работают, — сказал Райнис.
— По бабам стреляют, сволочи… — ругнулся Богатырев.
— Почему по бабам? — опять удивился Райнис.
— Да говорили, что бабы летают в стрекозах энтих…
— Да ну? Не слышал… Не бабская это работа, по ночам летать.
— На юге они воевать будут… Формируются еще… — вдруг прозвучал знакомый деду голос Леонидыча из темноты.
Украинец с латышом схватились за винтовки.
— Свои, — успокоил их дед. — Как вы!
— Хреново… Олегу осколок в спину. Под лопатку ушел.
— А фон? — пополз навстречу Леонидычу дед со товарищи.
— Хана фону. Когда гансы вторую серию начали, он как-то выкрутился хитро и побежал в сторону высотки. Мы за ним. И прямым попаданием. Куски в разные стороны, хоть в ведро собирай. А танкисту от той же мины…
— Таругин, а Таругин… — потряс Олега дед.
— Ммм? — тихо промычал тот.
— Живой?
— Металл, масло, солярка и порох… так пахнет танк, так пахнет победа… — пробормотал тот в ответ, не открывая глаз.
— Чего? — не понял латыш.
— Та стулы пэльку… — ругнулся Слюсаренко. — Допомогы товаришам.
— Понял… — Латыш аккуратно подхватил танкиста за ноги, Леонидыч за руки и боком, боком, ровно крабы, которых Олег в детстве ловил на своих одесских пляжах, потащили раненого к своим.
И снова на высотке что-то грохнуло. И, почти одновременно, прекратился минометный обстрел.
— Нияк батарэю лётчыкы накрылы! — воодушевился Слюсаренко. — От вона зараза нам дыхаты не давала! Тилькы мы в атаку — так почынають… Артылэрия лупыть, йим всэ до одного мисця. Накопалы там катакомбив…
— Катакомб, — зачем-то поправил украинца дед.
— Я и кажу, катакомбив. Можэ зараз накрылы, га?
— Надежда — сестра веры и дочь мудрости! — внезапно сказал Кирьян Васильевич.
Слюсаренко замолчал, огибая очередную дырку в земле. А потом спросил:
— Ты бува нэ вируючый?
— Есть такое…
— Я тэж. А як тут бэз цёго. Мина ця чортова, днив зо три прям пидо мною… Штаны розирвало, аж срам налюды. Вэсь взвод рэготав. Хто жыви лышылысь. А на мэни ани подряпыны. От вони янголы…
— Смотри-ка… — показал Кирьян Васильевич куда-то в темноту.
— Чого? — откликнулся хохол. — Тьфу ты! Пэтька, поганэць, усю роту свойим «чого» заразыв! Месяц услужливо выполз из длинного облака. По нейтралке бежали трое и волокли в плащ-палатке кого-то четвертого.
— Твойи? — спросил Слюсаренко, но к винтовке приладился.
Дед никого не разглядел, но услышал голос костерящего весь свет Ежа.
— Мои…
— Кого? Кинулся он им навстречу.
— Валерку в ногу цепануло минометкой. В тоже место, говорит… — на бегу кинул Еж.
Дед и старший сержант Слюсаренко схватились за ткань и побежали тоже, стараясь не спотыкаться и не падать. Получалось не всегда.
— Где раздобыли-то?
— Кого? — по-еврейски ответил неугомонный Еж.
— Плащ-палатку…
— Да сняли там с кого-то… Вся дырявая. Как бы не разъехалась.
— Габардынова, — сказал Слюсаренко. — Дэбэла значыть. З нашого комвзвода. Позапрошлого. Тры дни и повоював. Мы на поли пид кулэмэтамы позалягалы, вин встав, «За Родину!», крычыть, «За Сталина». Пацан зовсим. Я хвамылию його так и нэ запамъятав… Мы й пробиглы метрив из дэсять. И впъять полягалы. А от його... Там и лэжыть?
— Ага, — ответил Еж, понятия не имея, где это там. Вернее «там», где была подобрана плащ-палатка и «там», где погиб неизвестный лейтенант, это, как оказалось, совершенно разные вещи. Война, она совсем не такая, как в компьютерных играх…