— Эй, ду ист фон Шальбург?
Датчанин помолчал, зло глядя в глаза Таругину, а потом опять кивнул.
— Отлично… — обрадовался, играя желваками Еж. — Юра хоть не зря погиб… Тварь немецкая.
Фон Шальбург внезапно вскинул голову:
— Я русский! И русским умру!
— Хы… Русский… Фон Шальбург… Хы… А я тогда папа римский! — немедленно ответил Ежина.
— Да, я русский! — Обернулся к нему штурмбанфюрер.
Дед Кирьян подошел к нему молча, взял за подбородок повернул к себе, посмотрел долгим прищуром…
И плюнул ему лицо. А потом сказал всем, не отводя взгляда:
— Пора! Стемнело уже.
Шальбург чуть побелел от волчьих глаз унтер-офицера, но в ответ лишь промолчал.
— На коленочках, задницу прижимаем к земельке и вперед! Фрица берегите! — сказал дед. И прибавил очень тихо, перекрестившись: — И себя…
И они поползли по изрытому воронками полю…
Глава 12. Наши!
И мы припомним как бывало
В ночь шагали без привала
Рвали проволоку брали языка
Как ходили мы в атаку
Как делили с другом флягу
И последнюю щепотку табака
И. Морозов
— Петер!
— Чего?
— Смотри, кто-то ползет.
Второй часовой осторожно высунулся над избитым бруствером. Луна хотя и шла на убыль, но освещала нейтралку хорошо.
— Пейзаж как в аду. Ни одного ровного места. Где и кто ползет?
— Вон смотри! — первый показал куда-то вдаль.
Из воронки в воронку и впрямь перебегали несколько фигур.
— Раз, два, три… — стал считать второй. — …девять, десять… Словно блохи.
— Кого-то вроде тащат.
— Раненый? Или язык?
— Не поймешь на таком расстоянии.
— Слышишь, Йорген! Дай-ка по ним очередь. Русская разведка, наверное. В их сторону ползут.
— Не дам. У меня патронов мало. Две ленты всего. И стволов сменных пара. Если очень хочешь можешь из карабина пострелять.
— Ты короткую, ну, Йорген!
— Отстань, Петер! Звони лучше обершарфюреру. Может, дадут пару залпов минометами.
— Как скажешь…
— Петер, я вот тебя еще с Копенгагена помню, ты, как был идиотом, так им и остался…
— Да ладно тебе! Герр обершарфюрер? Западный пост. Тут, кажется русские ползут. Нет не сюда. Мимо. К своим позициям. Координаты…
…Больше всего деду хотелось пристрелить сначала упрямого эсэсовца, за то, что тот старательно падал на каждой выбоинке, а потом чертов месяц, который нагло улыбался в половину лунной хари. Однако пока обходилось. Пыхтели, но все-таки волокли оберштурмбанфюрера. По-армейски подполковник, между прочим. Жирная птичка.
Да и на высотке, несмотря на предательство безоблачного неба, немцы сидели тихо. Не замечали, видимо. Тьфу, тьфу! Никогда не бывший суеверным, но верующим, дед все-таки поплевал за левое плечо. Когда втроем — он, Рита и Марина — нырнули в очередную воронку поглубже.
— Что, девчат, запыхались?
— Есть немного, — тяжело дыша, сказала Маринка.
Ритка только размазала грязный пот по лицу.
За ними Леонидыч и танкист, мужики крепкие, волокли фон Шальбурга.
Замыкали группу Еж, Вини, политрук и хромающий доктор. Валера был, как никогда, сердит сам на себя — ломаная нога тормозила всех. Но нейтралка есть нейтралка — первые две группы ушли чуть дальше.
— Все, вперед, курить и спать у наших будем. Терпите, девоньки… — Они по очереди выползли наверх и двинулись дальше.
А Леонидыч и компания скатились как раз в эту.
Дед чуть-чуть подзадержался:
— Как вы? — шепнул он.
— Порядок в танковых частях! — ответил, и тоже шепотом, Таругин, уважавший эту поговорку и старавшийся жить по ней. — Скотина упирается, я уже всю ногу о его задницу отбил.
В этот момент в ночной тишине заматерился в полголоса Еж:
— Какая сволочь противотанковых мин накидала! Я палец сломал!
«Чтобы ты башку себе сломал, скотина колючая!» — Яростно подумал дед. И не только дед…
С высотки хлопнул залп минометов в ответ. Одновременно взлетела и ракета, полнеба залившая ярким светом. Совершенно не думая, инстинктом понимая, что в ближайшей воронке им будет опасно вшестером и, заметив, метрах в пяти воронку поглубже, огромными шагами он прыгнул туда. Вместе с девчонками, подхваченными за шиворот.
И тут же взметнулись фонтаны небольших разрывов.
— Гаубицы? — невпопад спросила Марина.
— Минометы. Маленькие. Будем сидеть тихо — не заденут.
— А я на чего-то мягкое упала… — сказала Ритка. А потом ойкнула…
Дед посмотрел под ноги.
На дне воронки лежали тела пяти убитых наших солдат. Безоружные, но остальная амуниция на месте. Маринка с Ритой попытались, было, подняться чуть повыше, чтобы не наступать на трупы. Но особо близкий разрыв — и они обе взвизгнули и снова свалились на дно.
Дед снял с убитых каски и протянул девочкам. Маринка замотала головой:
— Не, не, не… Я с убитого не возьму, нельзя! — в черных глазах ее плескался страх перед минами и ужас перед мертвыми.
Опять хлопнуло рядом и сверху полетели ошметки грязи. Рита поколебалась и каску одела, а вслед за ней и Марина. Дед тоже взял себе стальной шлем, валявшийся у ноги в глине, и нахлобучил на голову. Что-то там мешалось. Он шлепнул по каске. По лицу и по шее потекли какие-то струйки. Кирьян Василич снял ее, посмотрел внутрь. А внутри, словно в котелке, перемолотой кашей плюхалась грязь с осколками костей, волос и мозга. Он утер лицо и в свете гаснущей уже ракеты увидел на ладони чужую кровь. Хорошо, девоньки не видят. Те сидели, спасая друг друга древним женским способом — обнявшись и уткнувшись друг другу в плечи.
Унтер взял другую каску, положив эту аккуратно на место.
— Петер!
— Чего?
— Ну шо там?
— Ничего.
— Як цэ ничого?
— Значит ничего. Сам посмотри.
Второй часовой высунулся из окопа:
— Якось дывно цэ…
— Чего?
— Чого, чого… Ни чого! Чого воны по одному мисцю бьють и бьють?
— Не знаю, я, Петер…
— Пэтро, сэло ты латышськэ! Знаешь, шо… — сказал старший сержант Слюсаренко.
— Чего? — флегматично ответил латыш Петер с революционной фамилией Райнис.
— Та ничого! Нэ дратуй мэнэ, чухонэць!
— Сам-то хохол! — пожал плечами рядовой.
— Погукай лэйтенанта. Скажы — нимци минамы жбурляють по одному й тому мисци вжэ мынут пъятнадцять. Нэхай сам идэ глянэ. Запамъятав?
— Запомнил.
— Хэй! Стий!
— Чего?
— На махры, покурыш там… Дылда нерусская…
Кирьян Василич в этот момент тоже сворачивал козью ногу, озабоченный двумя заботами — как бы не прямое попадание и как там дурак Ежов. Хотя чего он дурак-то? Немцы, наверняка, высмотрели их сразу. Под таким-то светом… Подпустили на пристрелянное место и давай лупить, сволочи.
Немцы долбили долго, с полчаса, не меньше. Но прекратили. Дед тихим голосом позвал:
— Эй, майор! Жив ли?
Из воронки, где отлеживались Леонидыч, танкист и фон Шальбург, ответили:
— Живы. Все. И целы. Олег как на невесту навалился на фрица.
— У нас тоже все ладненько. Как там ежиная шайка?
— Не знаю… Отстали они. Ну что, дернемся?
— Погоди. Подождем еще минут двадцать. Немцы все свои цейсы сейчас прозыривают.
— Тоже верно. Олег, да слезь ты с него. Придушишь ведь.
В воронке Леонидыча послышалась возня, потом кто-то застонал.
Дед встревожено спросил:
— Чего еще?
— Да ничего… Олег фону руку отдавил.
— Ерундовина… — успокоился дед. — Нам сейчас его ноги целые нужны, да башка.
— А остальное? — из темноты доносился приглушенный голос Микрюкова.
— Позвоночник еще. Как несущая конструкция… Чтобы башка его дурная в трусы не упала. А вот руки ему ни к чему. Бесполезный инструмент. И даже вредный, я бы сказал.
В этот момент разговора, заведенного более ради поддержания измученных девчонок, находившихся уже в полукоматозном состоянии от всего происходящего с ними, в небе что-то застрекотало, зашуршало, а потом мелькнула гигантская черная тень.
— Мамочки! — вздрогнула Рита.
— Это еще чего? — удивился дед.
Стрекотание внезапно оборвалось.
— Ведьмы… — подал голос Леонидыч.
— Чего? Майор, ты это… — озаботился душевным состоянием Микрюкова Кирьян Васильевич.
Из соседней воронки раздался смешок.
— Это немцы так наши ПО-2 прозвали — «Ночные ведьмы». Учебный самолетик из фанеры. Скорость — сто двадцать, максимум сто сорок километров в час. А ежели сильный встречный ветер — в воздухе зависает.
— Ночными ведьмами немцы женский авиаполк называли… А самолет — швейной машинкой, — внезапно подала голос Рита.
— Разве бабы летать умеют? — еще больше удивился дед. — Я думал только на метлах.
Месяц вдруг решил спрятаться в облаке. Дед, сразу посерьезнев, не мог этот упустить момент: