Когда вышли к штабу датской бригады — Паша и прирезал пленного. А куда его девать?
Весь штаб представлял собой всего лишь землянку на краю небольшой полянки. У входа стоял часовой. Выскочил посыльный, потом другой — и исчезли в лесу.
— Василич! Командуй! — шепнул майор. — Ты в этих делах способнее.
— Юра, Вини! И ты политрук, — шепнул Кирьян Васильевич. — Слева обойдите. Танкист, Хомяк, Еж, — тьфу, блин зверинец! — справа обойдете. Мы с Леонидычем и ты, Паша — напрямки пойдем. Ждите. Десантура, нож метнешь в часового?
Тот равнодушно кивнул.
— Как только Колупаев часового положит — идем к землянке. Только без выстрелов. Тихонечко идем… Ясно?
Вини показал большой палец, а Еж просто кивнул. И расползлись в разные стороны.
Двадцать минут лежали молча. Дед чуть заметно кивнул Леонидычу, а тот хлопнул по плечу Пашу. Десантник моргнул в ответ, неожиданно встал во весь рост и… И вышел из кустов, подняв руки. А потом свистнул.
Часовой резко повернулся и обомлел от вида вышедшего из леса русского десантника. Тот жевал еловую веточку, подняв руки вверх. Без оружия, между прочим. Немец резко сдернул с плеча карабин. Через секунду он сполз с ножом, торчащим в глазнице. А Паша так и остался стоять с поднятыми руками. Только чуть обернулся с ухмылочкой и показал пальцами — вперед!
Партизаны медленно приподнялись и пошли к землянке.
И вот невезуха!
Только они вышли из леса — по тропинке вышел немец. Или датчанин? Да хрен разберешь!
Автоматная очередь пропорола фашисту грудь. Таругин не успел отжать спусковой крючок, как из землянки, на звук выстрелов, выскочил еще один фриц.
И получил в лобешник пулю от Юры:
— Не сбит п-рицел, на этот раз, — криво ухмыльнулся он. — О, еще один!
Этого сняли все сразу, аж серо-красные ошметки брызнули во все стороны.
— Интересно, — буркнул Паша. — А где у них тут боевое охранение?
Боевое охранение не замедлило выскочить из леса. И тут же легло, в количестве двух человек, под пулями партизан.
— Лежать, бляха муха, всем! — крикнул дед — из узкого окна землянки высунулся ствол автомата, — гранатой его!
— Нельзя, Василич, там же генерал датский! — крикнул Вини.
— Да хер на него, гранатой! Уй, млять твою побоку… — и дед высадил всю обойму трехлинейки, то и дела передергивая затвор, в щель. Автоматчик в ответ шмальнул длинной очередью. Однако обзора ему не было никакого — все пули ушли верхом. В этот момент к входу подползли Юра Семененко и политрук. Тимофеич красный лицом, а Долгих, наоборот, побледнел:
— Ой, мать ой мать, — громко шептал политрук, вытаскивая гранату дрожащими руками. — Ой, мать! — и киданул ее в проем двери блиндажа.
Грохот еще стучал по деревьям, когда Юра и политрук рванули внутрь. Дверь внесло разрывом внутрь, размазав по полу какого-то фрица. Еще один лежал у телефона, растекаясь темной лужей из-под живота. Третий, схватившись за ухо, пальнул из пистолета.
Промазал!
И тут же получил кулаком в арийское таблище, немедленно потеряв сознание.
— Этот? — спросил непонятно кого дед.
— А кто ж знает! — подал голос Еж снаружи. — Быстрее давайте!
— Эт… Эт…
— Чего? — оглянулся.
— Эт-тот… — просипел Юра, зажав рукой окровавленный живот, и улыбнулся. — Шт… Штурм…
— Юра! Твою…
Он сглотнул кровавую слюну:
— Попал, сволочь, надо же…
— Валера! Млять, Валеру давай!
— С девками он остался! — почти крикнул Вини, склонившись над Юркой.
Тот попытался приподняться, опершись рукой на земляной пол.
— Сиди уже! — Леха осторожно положил ему руки на плечи. — Сильно?
— Т-терпимо. Ф-фрица…
— Да хер с ним… Куда тебя?
Вместо ответа Юра протянул окровавленную руку:
— Б-богом клян-нусь… Арии…
— Юра! — суетились вокруг него товарищи. — Понятно, что арийцы, кто ж еще то! Ты лежи, лежи!
Тот мотнул головой и вытянутым пальцем:
— Арисака! — выдохнул он. — Ей-Богу, ар… арисака.
— Юра, чего ты городишь? Парни, наверх его тащим! Быстро!
О притолоку входа стукнулись каждый по очереди — Еж, тащивший Юру под руки, Хомяк-Прокашев — взявший раненого за ноги, и даже маленький Вини, взявший винтовку Юры.
— Там это… — Шептал Семененко, улыбаясь кровью и как-то виновато смотря на друзей, — там арисака, на стене арисака!
— Да понятно, Юр, понятно! Ты лежи, давай, не дергайся! — наперебой говорили Вини и Еж. Леонидыч в стороне кусал губы. Дед мрачно смотрел на раненого. Прокашев вытер лоб, оставив кровавый размазанный след. Политрук с танкистом вязали оглушенного штурмбанфюрера. Паша стоял чуть поодаль с винтовкой наперевес, вслушиваясь в лес.
— Ух-ходите… Слышите меня? Уходите, а?
— Тихо, Юра, тихо… — Вини прижал тампон к ране, придерживая Юру за шею, а Еж бинтовал.
— Немцы! — вдруг крикнул Паша и пальнул куда-то в лес, упав плашмя. В ответ раздался резкий стук немецких карабинов и крик, видимо офицера:
— Fremad, hurtigt, hurtigt!
Дед рявкнул:
— Уходим! Леха! Философ! С политруком Юру! Ганса, ганса, млять, вперед!! Еж, твою меть!
Юра вытащил лимонку из кармана и резким движением, давшимся ему с огромным трудом вырвал зубами кольцо:
— Уходите! Зад-держу я их! Б-бегом, мать вашу!
Вини отшатнулся:
— Ититть твою!
— Сил нет… Разожму сейчас!
Вини прикусил губу до крови, пятясь задом к лесу, дед кивнул, Еж отвернулся, а Леонидыч зажмурился…
…Надо же как бывает! Ведь не больно совсем. Жарит только. Сердце — раз! — и плеск жара по животу — два! — и снова волна по глазам. Странно? Почему в живот, а красно в глазах? Почему пить-то хочется? Фильмы смотрел, помнишь? — раненые в живот пить хотят все время. Почему? Теперь понимаешь, почему? Пить, хочется, да. Во рту сухо и железом отдает. Да, что же слюны-то сколько? Слюны много, а пить хочется… Почему, интересно? Ушли, ли мои? А почему я не заикаюсь? А откуда «Арисака» на стене, наверно с наших складов, до войны еще… остатки… ополчение… сапоги… тридцать три гвоздя… тут уже… на носке травинка прилипла…
Отошли они не далеко, Взрыв резанул по ушам.
— Да идите вы на хер! — вскрикнул вдруг Еж и рванул обратно, но получил удар кулаком в лицо и рухнул в траву.
— Тащи эту суку! Понял?! — Паша Колупаев отер руку о штаны. — Идите. Я останусь.
— Я с вами, если не возражаете! — тяжело дышавший Прокашев снял пилотку.
И оба посмотрели на командиров — на унтер-офицера царской армии и майора запаса армии советской.
Не сговариваясь, те кивнули. И отряд пошел дальше. Оглянулся лишь Вини… Не сговариваясь, те кивнули. И отряд пошел дальше. Оглянулся лишь Вини…
— …Лежи. Не стреляй. И по сторонам смотри! Понял? С флангов прикрывай. Сейчас я этим сволочам…
Паша не стал прицеливаться. Чего тут прицеливаться? Оппа! Первый пошел!
Десантник дернул веревочку немецкой колотушки и аккуратно бросил ее под ноги первому эсэсовцу, выскочившему из кустов.
— Видал? Обе ноги в разные стороны!
— Ага… — флегматично ответил философ, приноравливаясь к стрельбе.
Раненый фриц заорал, что есть мочи, оплескивая зеленую молодую травку датской — или какой там еще? — кровью из оторванных ног…
…Через несколько десятков метров опять заистерил Еж:
— Да не может, млять, такого быть! Я не тут! Я не тут, слышите? Не Юра это. Это не я! Млять, дома я! Сон это все! Слышите? Это все сон! Так, нах, не может быть! Я назад! Я лучше в лицо…
…- Фланги, фланги держи! Эх, пулемет бы! Фланги держи, самка собаки!
— Чем держать! У меня еще обойма и аллес капут!
— А мне похер! Зубами держи! Я больше в плен не пойду, учти!
— Сам учти! Я тоже не пойду! На, фриц, гостинец!
— Уй, мляааа…
— Что???
— В плечо, суки…
— Держись, философ, держись! Недолго уже…
— Иди, скотина, иди, неси эту сволочь! Терпи, Ежина ты кучерявая, мне, думаешь, легко, — орал Леонидыч на ревущего в голос Андрюху Ежова. — Из-за этой млядины мы Юрку потеряли! Тащи эту суку, тащи, я сказал!
— Эй, Хомяк! Жив?
— Жив, а ты?
— Глупый вопрос, не считаешь?
— Ага… У меня патроны кончились.
— У меня тоже.
— Гранаты, Паш, есть?
— Кончились. Увлекся. А курить есть, Лех?
— Нету. Не курю я так-то. Мама ругается. Хотя сейчас бы я покурил… О! Патрончик есть. Один.
— Один на двоих.
— Ага…
— Ну и че?
— Че, че… Плечо!
— Че плечо?
— Болит…
— Отпусти ты меня, Леонидыч, сил моих больше нет. Назад… К пацанам, отпусти, а? Не могу я так больше.
— Тащи… Тащи! Тащи! — Сквозь зубы, но тащи! Вини, продернись вперед! Бабы пусть подымаются!
— Лех…
— М?
— А ты женат?
— Не… Все думали успеем… Детишек планировали…
— И чего?
— Ничего, Паш. Не успели. Дооткладывали. Война, какие дети?