— Лех…
— М?
— А ты женат?
— Не… Все думали успеем… Детишек планировали…
— И чего?
— Ничего, Паш. Не успели. Дооткладывали. Война, какие дети?
— А я успел… Сынишка — Андрюшка. Стреляться кто будет? Ты или я?
— Стреляйся. Я не буду…
— И я не буду! Лучше по этим кабанам. Как на охоте, млять…
— Бегом, девки, бегом! Да хер на твою сумку положи! Уходим! Валера, волоки ты свою ногу!
— … Эй! Их бин капут!
— Унд их тоже! — заржал в ответ десантник.
Из кустов, в ответ, чего-то проорали.
— Чего говорят?
— Хрен его знает. Я бы сказал, мол, будьте любезны, положите свое оружие вон туда и медленно-медленно подойдите…
— Пойдем?
— Пойдем! Интересно, сколько мы положили?
— Одного точно! Который ногами раскинул. Больше не видел.
— Эх, покурить, бы!
— Ты ж не куришь?
— Сейчас можно…
Два бойца со штыками наперевес бросились навстречу кустам, в которых лежали эсэсовцы. Добежать, конечно, не успели…
— Погоди, Василич… Куда бежим-то? Да стой ты, скотина датская! — Леонидыч дал тумака связанному штурмбанфюреру, который только-только пришел в себя. Пилотка, забитая ему в рот кляпом, медленно окрашивалась кровью из разбитого носа. Из ушей тоже скатывались красные струйки, впрочем, уже подсыхавшие.
— Куда, куда… Темнеть где-то через час будет? Значит к передовой. И сразу на прорыв. Германцы нас там в последнюю очередь искать будут.
— Не факт, Василич! Подумают разведка и…
— А в тылу эсэс гуляет! — сказал Еж.
— Мужики, а Юра-то где? И этот… философ с Пашей-десантником? — спросила Маринка. А Рита уже все поняла и только прикусила нижнюю губу.
Вместо ответа дед посмотрел на Марину, потом похлопал ее по плечу:
— Пошли, девочка! Самое главное у тебя сейчас впереди. А все остальное… Потом все остальное! Таругин! Немца тащи, твоя очередь! Вперед!
— На передовую все-таки? — засомневался на ходу уже Леонидыч. Хотя дед ему, вроде бы и сдал, командование, но летчик понимал, что авторитет унтер-офицера гораздо выше, и потому, даже с удовольствием, следовал за ним.
— Володя, если мы сейчас в тыл рванем — то уже не выберемся отсюда. Никогда и ни за что! — проговорил дед уже на бегу, тяжело дыша.
К краю леса выскочили, когда начало темнеть. Передовая успокоилась — наши уже не долбили по высотке и фашисты тоже сидели тихо. То ли ужинали по режиму дня, то ли просто не решались дразнить наших лишними передвижениями.
— Лежим, не шумим и внимательно слушаем!
— Есть, — отозвался политрук, тащивший немца последние пятнадцать минут. — Лежим и слушаем…
— Тихо-то как… — после паузы сказал Еж.
— Еж! Ты чего? Какая тишина? — спросила Маринка. — Пулеметы, вон долбят вовсю…
— Это тишина, Марин… Лех! Вини!
— М? — подал тот голос.
— А ты чего гитару с собой не захватил?
— Епметь… Вот еще гитары мне сейчас не хватает, — погладил Вини винтовку.
— Жалко… Спел бы. Вон звезды уже, видишь?
— Еж, ты пьян, что ли? Какая гитара, какие звезды?
— Песню хочется… Лех, спой, а?
— Еж! — после паузы сказал Вини. — Иди-ка ты на х… на хутор. Бабочек ловить.
— Заткнитесь оба, а? — подал голос политрук., но дед перебил его:
— А стихи знаешь?
— Не… Только песни… Я блюзы пою.
— Чаво?
— Ну, блюз это такая песня… Когда все плохо, на душе кошки скребут и поговорить не с кем.
Дед почесал бороду:
— Молитва, что ли?
— А? — не понял Вини.
— Когда плохо в теле — лечатся, когда на душе молятся. А поют — когда весело. Али нет?
— Хм… А вот так, если:
Над весенней землей тлеет дня пелена…Здесь полвека назад рыла землю война.Здесь полвека назад балом правила смерть.
Как безумный художник красит кровью мольберт.Вот в воронке лежат — кости русских солдат.И полвека спустя отдает их земля…
Отдает их земля.
Над болотами стелет предрассветный туман.Здесь полвека назад щелкнул пастью капкан.Обрубив сотни жизней, овдовив сотни жен.
И полвека рыдает Божья Матерь с икон…Вот в воронке лежат — кости русских солдат.И полвека спустя отдает их земля…
Над весенним костром греет руки закатМожет, завтра подымем больше наших ребят?И полвека спустя свой последний приютДуши русских бойцов, наконец-то, найдут…
Дед помолчал. А потом сказал:
— Так молитва и есть… Стихи хорошие. Сердцем писал…
— Это не я, — ответил Вини, — Друг у меня написал. Тошка Сизов. Я не умею так…
В ответ засмеялся Леонидыч:
— Ну, надо же! Лежим тут… В сорок втором, на небо смотрим, пулеметы… Кто бы знать мог… Лешка Винокуров стихи читает! Обалдеть!
— Я аптечку потеряла… — вдруг грустно сказала Рита.
— Ну, блин! — ругнулся Еж — А вдруг у меня живот схватит?
— Немцам тебя отдадим тогда… В качестве биологического оружия.
— Да иди ты, товарищ младший политрук…
— Чтоооо?
— Ой, это не ты, что ли, Долгих сказал?
Леонидыч засмеялся, а потом спросил доктора:
— Валер, а ты куда смотрел?
Тот виновато развел руками, мол, не доследил… Некогда было.
— Кончайте базлать! Разорались на весь лес. Таругин!
— Я, товарищ командир…
— Вытащи этому…
— Метису! — встрял Еж.
— Чего?
— Ну метис… Как у Майн Рида — ни то ни се. Русский датчанин на службе Германии. Смешно же!
— Все бы тебе ржать только… — Танкист вытащи кляп, спросить хочу.
Таругин вытащил пилотку вместе с выбитым, вернее вбитым в рот Шальберга зубом.
Фон немедленно закашлял кровью.
— Не перхай, не перхай… — примирительно сказал дед. — Чего-то перхаешь-то?
— Что? — выговорил с трудом фон Шальберг. — Я вас не понимать…
— Не кашляй, говорю, на весь лес, а то остатки зубов в горло вобью.
— Я помогу!
— Ежина, ты когда молчать научишь свой рот, а?
— У нас демократия или чего?
И тут же получил кулаком под нос от Леонидыча.
Дед на Ежа не обратил ни какого внимания, впрочем, как обычно:
— Константин Федорович?
— Ich fertee niht!
— Ишь чего… Не понимает он…
— Кирьян Василич! Дай-ка я попробую, — неожиданно подал голос Таругин.
— Давай!
— Слышь ты… Костя фон Шальбург…
— Ich fertee niht!
— Да мне это… Девочки, ушки! Малоебучий фактор — ферштеешь ты или нет. Сейчас мы тебя тащить будем. Через нейтралку, понял? А при любой попытке малейшего сопротивления тебя будем мало-мало резать. С ушей начнем, яйцами продолжим. Не смертельно, но очень болезненно и… И безперспективно для будущего? Усек?
Русский датчанин кивнул.
— Понимает, надо же… Где твои бойцы сейчас породистые? Почему своего геройского командира не спасают?
— Не есть кому, геррр… Все есть на передофая…
— Не фига ты не русский, — Таругин поморщился. — Дать бы тебе сапожищем в еблище…
— Олег… Успокойся. Все-таки дамы тут!
— Товарищ майор, дамы то того… Дремлют!
— Буди тогда! Этому снова кляп. И ноги ему развяжите.
Таругин достал немецкий штык-нож и, глядя в глаза фон Шальбургу, перерезал ему веревки на ногах.
— Смотри, фон, вредить будешь — яйца отрежу и в сторону Германии им выстрелю, тварь. Ферштеен?
Тот попытался что-то сказать, но тут же получил пилоткой в рот. Старую — всю в крови и слюнях — Таругин побрезговал брать. Снял свою. И распорол звездочкой датчанину щеку. Не до уха, конечно. Но рот у эсэсовца чуть увеличился. Тот замычал в ответ от боли. Олег-танкист улыбнулся и похлопал штурмбанфюрера по здоровой щеке.
— Олег! Вытащи у него пилотку изо рта! Задохнется ведь! Нос-то сломан, похоже, — сказал доктор.
— Да хрен с ним… — ругнулся танкист, но пилотку все-таки вытащил и похлопал датчанина по плечу — Жив, скотина? Дышать можешь?
Тот снова молча кивнул в ответ.
— Погодите, мы же идиоты! — вдруг вскрикнул Еж, — Документы! Может это и не Шальбург?
— Шальбург не Шальбург… — буркнул дед. — Какая в задницу разница. Фюрер и есть фюрер. Хоть штурм, хоть бан. Главное офицер ихний.
Таругин охлопал фашиста по карманам:
— Ага… Есть!
Он достал из нагрудного кармана фрица книжицу размером с ладонь и в несколько страниц толщиной:
— Так… Кристиан фон Шальбург… — продрался он по слогам сквозь тевтонские буквы. — Год рождения тысяча девятьсот шестой… Карточка только не очень похожа. Он вон какой тут в документике… Породистый!
— А кто ему физиономию разрисовал? — хихикнул Вини. — Ты еще разик ему прикладом засвети — вообще на Геринга похож будет.
— Эй, ду ист фон Шальбург?
Датчанин помолчал, зло глядя в глаза Таругину, а потом опять кивнул.