– Что скажешь, Кузьма?
– Сам знаешь, «разрешаю» – это ведь не приказ. А все же фашисты плохо рассчитали… Что значит поджечь шкафы? Понимаешь? Этим они надолго сами перекрыли себе дорогу к наружной двери. А для нас – передышка.
– И все же за коридором надо смотреть в оба!
– Это само собой. Но главной опасностью были и остаются выходы из подвалов…
В коридоре уже горел паркет. Стало быть, немцы здесь не смогут пройти. Тем временем нужно укрепить оборону выходов.
Неустроев понял Гусева. Да, весьма резонно поступить именно так, как он предлагает.
– Согласен, Кузьма Владимирович. Посылай связного, только кого-нибудь посмелее. Пробираться-то придется через двойной огонь.
– Разрешите мне, – шагнул вперед Щербина.
Неустроев перевел взгляд на Гусева, молча глядевшего на Щербину. С тех пор как у Шнайдемюля Щербина спас ему жизнь, Кузьма чувствовал себя в долгу перед ним и старался по возможности оградить его от опасностей. Старался, а на деле ничего не выходило.
За дни штурма рейхстага где только не побывал Петр! В самое пекло лез. По площади в первой цепи шел. Потом с замполитом прикрывал Егорова и Кантария. И теперь напрашивается на нелегкое дело.
– Я уже и придумал как, – поторопился Петр объяснить, заметив колебание офицеров. – Телогрейку на голову и – через пламя.
– Ну вот и откажи ему, – промолвил Гусев. – Видишь: сам черт ему не страшен!
В дверях, прихрамывая, появился Ермаков. Хотел доложить по всем правилам, но не удержался на ногах и опустился на пол.
– Почти у самого «дома Гиммлера» обрыв, там меня и ранило, – проговорил сержант.
– Так чего ж ты, голова, там не остался? Там ведь санитары!
Связист даже приподнялся. На его белом, обескровленном лице – обида. Неустроеву сделалось неловко: «Я обиделся на Зинченко за разрешение отступить, а сам как обошелся с человеком?»
– А насчет предложения полковника, если уж на то пошло, надо с людьми посоветоваться, – сказал Гусев, выходя из комнаты.
– Может, комсомольское собрание провести? – неуверенно предложил комсорг батальона Фарафутдинов.
Пользуясь наступившей паузой, Неустроев разрешил провести собрание. В соседней комнате оказались Егоров и Кантария. Они только что вернулись из «дома Гиммлера», откуда принесли по ящику патронов. Комбат поручил им оповестить бойцов. Согласовали с соседями. Чтобы не оголять участки, собрание решили сделать делегатским – пригласили только представителей подразделений. В боевой обстановке в траншеях и блиндажах бывали подобные собрания-летучки. Фронтовики привыкли к ним. И все же это собрание казалось необычным. Делегаты-комсомольцы рассредоточились за укрытиями, стояли с автоматами наготове, чтобы в любое мгновение отразить контратаку гитлеровцев.
Фарафутдинов открыл собрание.
Комбат говорил коротко. Особо подчеркнул сложность создавшейся обстановки:
– Выносим на ваше решение: отойти нам из рейхстага или остаться?
Первым отозвался Кантария.
– Об уходе не может быть никакого разговора! – крикнул он из-за колонны. – Знамя над рейхстагом. На поругание фашистам не оставим!
Из-за другой колонны боец с красным, обожженным лицом поддержал:
– Стоим на посту номер один. У Знамени!
– Из рейхстага уйдем только победителями – решение наше кровью записано. Так и отметьте в протоколе, – подал голос басовитый Егоров, примостившийся на бочке рядом с Кантария. И добавил: – Биться будем до последнего вздоха!
– У меня есть проект резолюции, – поднялcя Иванов, бывший ординарец майора Твердохлеба. – «Делегатское комсомольское собрание постановляет: стоять насмерть на страже водруженного Знамени Победы, личным примером увлекать остальных бойцов. Молодому пополнению рассказать о героях боев за Берлин. Главная задача – удержать рейхстаг, сломить сопротивление гитлеровцев, принудить их капитулировать. Мы выстоим, чего бы это ни стоило. Воинской долг – превыше всего!»
– Есть изменения, дополнения?
– В целом! Принять в целом!
Автоматы и винтовки взметнулись над головами.
Собрание окончилось. Комсомольцы разошлись по своим местам. Неустроев передавал полковнику необычное донесение: «Сообщаю постановление комсомольского собрания…»
Матвеев и Прелов выпустили новую рукописную листовку-«молнию»:
«На рейхстаге реет Красное знамя. Фашисты поджигают комнаты, хотят выкурить нас из рейхстага. Не удастся! Мы все стоим насмерть, защищая честь Красного знамени, честь нашей любимой Родины».
Стирая со лба пот, Гусев в коридоре прислушивался к стрельбе. Пожар полыхал все с большей силой. Огненные языки лизали стены, корежили пол, перекидывались на книжные шкафы. В дыму и копоти к высокому потолку взвивались огромные факелы, лопались стекла.
Бойцы старались не подпустить пламя к штабу батальона. В обгоревшей одежде, с закопченными лицами, они отодвигали шкафы. Дым слепил глаза, перехватывал дыхание, от жары трескались губы.
«Кажется, пожар остановил фашистов, – подумал Гусев. – А вот что там у Сьянова и Ярунова?»
Вверху, на галерее, усилилась автоматная стрельба, оттуда донеслось громкое «ура». Значит, Ярунов поднялся в контратаку.
Молодец!
Раздался орудийный выстрел, второй, третий.
– Это ж голос нашей сорокапятки! Значит, дела пошли на лад! – закричал он, открыв дверь в комнату к Неустроеву.
Предположение Гусева вскоре подтвердил лейтенант Козлов, который, прихрамывая, появился на КП вместе со Щербиной. Сколько ни пытались немцы пробиться через выходы – не смогли!
Козлов рассказал о том, как геройски бьются его петеэровцы, артиллеристы Сорокина, пехотинцы Сьянова. Бой отодвинулся в купольный зал. Впереди с группой бойцов – Берест, хотя и ранен в ногу.
– Почему из боя не выходит? – спросил Неустроев.
– Разве не знаешь замполита, товарищ капитан? Разошелся так, что ничем не остановишь… А Ярунов почти очистил галерею!
– Откуда узнал?
– Мы со Щербиной видели. Путь-то к вам из-за пожара длинный: сначала на второй этаж, потом через окна и через главный вход – сюда.
– Сьянов просит подкрепления, хоть несколько человек.
– Подбросим.
Тут же прикинули, кого можно послать. Понимали, если очистить от гитлеровцев купольный зал, всем станет легче. Распределили силы так, чтобы оставить в коридоре минимум бойцов и в то же время не ослабить оборону.
Нашлись, конечно, и добровольцы. Одним из первых вызвался неугомонный Щербина.
– Погляди на себя, – по-отечески сказал Гусев. – У тебя вон гимнастерка чуть не до ремня обгорела.
– Это чепуха. У вас, вижу, даже брови подгорели, а вы же не отдыхаете?
Кузьма провел рукой по бровям. Действительно, вместо бровей короткая жесткая щетина, на пальцах черный пепел. Вот черт возьми! Даже и не почувствовал, когда это случилось.
– Не обязательно ординарцу идти, понимаешь? – привел Гусев последний довод.
Сказал, хотя знал: упрям Петр. Так и есть – уже нашел неотразимый довод:
– Петру Николаевичу тоже не обязательно было в первом ряду бежать.
Гусева тронуло, что ординарец в такую минуту вспомнил Пятницкого, жизнью своей проложившего путь в рейхстаг. Запретить сейчас Щербине идти на помощь Сьянову – значило бы погасить искренний порыв его души.
Усиленная подкреплением, рота Сьянова перешла в решительную атаку. Ее поддержали фаустники Козлова. Сорокин развернул орудие и пустил несколько снарядов в зал.
– По всем правилам, Илья Яковлевич, с артподдержкой, – пошутил он.
Более часа длился тяжелый бой. Стрельба еще продолжалась, а чуткое ухо Неустроева уже улавливало, что бой пошел на убыль. Дал команду тушить пожар и первым кинулся к горящим шкафам. По звукам стрельбы определил, что сьяновцы выбили гитлеровцев из зала под куполом, что угроза нападения с тыла миновала. А пламя между тем подбиралось уже к штабным комнатам.
Опираясь на палку, вошел Берест в обгоревшей, изодранной одежде. Фуражка смята, кожанка почернела и покоробилась от огня, брюки порваны. Едва держится на ногах, но лицо улыбается.
– Не выдержали эсэсики! В подвалы, как крысы, драпанули!
Замполит тяжело опустился на стул. Он еще был охвачен лихорадкой боя. Рассказал о подвиге Исчанова. Кажется, семерых уничтожил комсорг роты Сьянова, прежде чем пал. О себе же – ни слова.
Подняв голову, Берест увидел в дверях Матвеева. И сразу вспомнил о фуражке. Виновато улыбнулся:
– Уж не обессудьте, Исаак Устинович. Не сберег фуражку.
Матвеев отмахнулся:
– Да что вы. Пустяк!
– Э нет, не пустяк, – заметил Неустроев. – Вещица, можно сказать, историческая: вы штурмовали в ней рейхстаг, а Алексей Берест играл роль полковника на переговорах.
Стрельба стихла, лишь изредка кое-где потрескивали автоматы.
Вошел Гусев.
– Белый флаг выбросили, – объявил он. Поглядев на Береста, пошутил: – Не дай бог, опять потребуют полковника. Теперь, Алексей, ты не сойдешь…